Рокировка

Это задело. Мне было по сердцу повышенное проявление любопытства вокруг собственной важной персоны в этом селении. — Тебе чего, мальчик?

Мальчик! — прозвучало как оскорбление. «Как ты смеешь, холопка!» — вертелось на языке. Хорошо, я сдержался и спросил только, смутившись:

— Где у вас тут туалет?

— Там, во дворе! — женщина махнула рукой за щупальца, за куст бузины.

— Спасибо! — и я захлопнул дверь. Ошарашенный до кончиков пальцев ног, пришибленный, словно дитя уродов, недоуменно смотрел на дядю. Туалет во дворе! Я вдруг увидел обыкновенного мужика средних лет с залысинами и мешками под глазами — образ героя и богатыря рассыпался, как мозаика.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего. — я ковыряя пальцем сучок в стене, едва удерживая навернувшиеся на глаза слезы.

Я плелся следом за дядей к выходу. Вдруг он остановился. Я ткнулся лицом ему в спину.

— Обожди! — он свернул по коридору в закуток. Мимо меня прошаркала старуха, задев пустым ведром. Казалось, она спутала меня с пустотой, я еле увернулся, прижавшись к стене, но все равно — ведром задела. Дядя Паша позвал. Я неохотно побрел в закуток, который окончился дверью без вывески. Старуха исчезла за дверью раньше.

— Моя спальня! — зашептал дядя опять заговорщицким шепотом. Я заметил, в доме он так и разговаривал — шепотом. — в детстве я любил играть в солдатиков. Их было много. Кавалерия, тачанки, пехота, немцы. Целая армия немцев! А сейчас ни одного не осталось!

В первый раз за поездку во мне проснулось любопытство. Я представил дядю маленьким. Он все равно был лысым.

— Давай заглянем! — предложил я. — может они еще там. Ждут твоей команды?

— Кто?

— Солдатики.

Тогда не понимая, наверное, неосознанно, я предоставлял дяде Паше последний шанс. Не герой, не богатырь, а мужик с залысинами мне был не нужен.

— Может, заперта? — он толкнул дверь. Дверь скрипнув, как скрипит дверь, за которой тайна, приоткрылась. Дядя заглянул в спальню и быстро всунул голову обратно.

— Темно. Ничего не видно. Пойдем отсюда! — он схватил меня за руку и потянул к выходу.

— Хочу! Хочу посмотреть! Там солдатики! — капризно закричал я, повиснув на его руке. Дядя поморщился и чтобы не привлекать внимания скрывшейся за дверью старухи, сдался. Пожал плечами.

— Хорошо. Иди.

Я открыл таинственную дверь и, притворив за собой плотно, вступил внутрь комнаты. Мрак стоял полнейший. Дядя был прав. Темно, хоть вырви глаз. Какие солдатики1 я уже повернулся к выходу, когда в ближнем углу — в двух шагах — вспыхнули два красных кровавых огонька.

— А-а-а! — завопил, как резанный, нашаривая ручку.

Огоньки стремительной лентой метнулись ко мне. Но я успел ухватить ручку и выскочить наружу, плотно подперев дверь спиной.

— Дядя! Дядя!

— Что там?

— Держи! Держи!

— Держу, малыш, не бойся! Что там?

— Огоньки… такие… жуткие… — я задыхался, будто пробежал штрафной круг по стадиону.

— Может быть, кошка? — дядя открыл дверь, с опаской заглянул в свою спальню.

— Но там — ничего!

— Есть! Есть! Я видел!

— На сам посмотри! — он распахнул дверь широко. Повеяло сквозняком и сыростью. Я отпрянул от двери, трясясь от страха.

Мы шли на автобусную остановку. Я потихоньку успокоился, сорвал хворостинку, погнался за гогочущими гусями. Швырнул камушек в жирную свинью, зарывшую в пыль пятачок. Камушек угодил ей в бок, но свинья даже хвостиком не дернула.

Автобус ждали долго, болтали о футболе, цирке, лошадях и свиньях, и я не спрашивал больше об огонечках. Но знал твердо: это была не кошка…

Торжественный вечер, посвященный возвращению семьи в лоно родового гнезда, разгорался как дрова в топке. Папа тренировал связки. Несколько раз затягивал «Черного ворона», но оставался без поддержки, как депутат — одномандатник. Ребенок уснул. Жена достала вязанье — пинеточки малышу.

Вдруг в дверь застучали. Потом — задолбили кулаками.

— Хм! — удивилась мама. Было чему: никто из близких и друзей, да и недругов не знал о нашем переезде. Затревожилось, наверное, всем сразу. Хотелось выйти и сказать: вы ошиблись. Дом ветхий, на слом, никто здесь не живет, только северный ветер. Можно еще притихнуть и затаится.

Мама набралась мужества, как отец алкоголя.

— Кто? — спросила она, прежде убрав купчую в шкатулку, шкатулку в комод, разгладив складки платья на груди.

— Телеграмма!

— Странно! — удивился я.

— Войдите! — крикнула мама. — Открыто!

Вошел посыльный — тщедушный человек низкого роста в черном и черных — от солнца — очках. Переступая через высокий порог, он спотыкнулся.

— Черт! Распишитесь!

Мама перекрестилась, недоверчиво скользнула взглядом по протянутой телеграмме.