Добавить в моё избранное
39 мин, 45 сек 3914
Как и гипнопирсинг, мои возможности управлять игровым миром профессор считал бездоказательными.
— Мне что — поседеть, чтоб он поверил?! — не выдержал я, выслушивая от Маши об очередном этапе спора с преподавателем.
— А это тут при чём? — В этот момент я понял, что и без того наговорил лишнего, но оправдался, что сказал просто к слову.
Я так разозлился на заочно знакомого профессора, что ночью меня посетила Марфушка. По привычке, лапками слоненок оставил два параллельных следа, и я упустил момент превращения их в стенки гигантской колбы. Сверху падали двухцветные овальные пилюли, которые я перемещал по банке. Выстраивая части одинакового цвета в ряды — пилюли исчезали. Моей целью было уничтожение пяти разноцветных рожиц: очки, бородка, седина — явный архетип преподавателя. Когда сгорела первая из пяти голов, по моему позвоночнику прополз знакомый кладбищенский холодок. Я осознал, что нахожусь во сне, и мне следует срочно сваливать отсюда, пока я никого не убил или сам, не дай бог, проиграл.
Чем больше я пытался вырваться из сна, тем быстрее падали пилюли. Через секунду оказалось, что я тоже заперт в банке с головами и пилюлями. Меня охватила паника, что воздух вот-вот закончиться, а единственная возможность выжить — уничтожить профессорские головы.
Сон выходил из-под контроля, но я успевал менять силой мысли цвета пилюль, стараясь не зацепить профессорских голов. Когда сгорела еще одна, я понял, что уже попросту не справляюсь с потоком препаратов, и приготовился к выныриванию в реальность. Будто почувствовав моё желание, колба начала заполняться водой, норовя утопить меня и оставшиеся очкастые головы. Для меня вода во сне ничем хорошим не заканчивалась: пилюли жирными тюленями плавали на поверхности, а тройка голов атаковала меня, словно хищные рыбы, пытаясь впиться острыми зубами в тонущее тело. Зажмурившись от подступающей паники, я судорожно вдохнул побольше воздуха и нырнул на дно банки. Я уверил себя, что когда открою глаза, то проснусь.
Вынырнув из сна в семейной двухспалке, я по-рыбьи глотал воздух. Настолько громко, что разбудил Машу. От пережитого ужаса я не мог отвечать на её вопросы, я до сих пор видел водные блики. Маша сразу догадалась, что я пережил один из осознанных снов. Я попытался встать, чтобы скинуть с себя остатки кошмара, но перед глазами появлялись сгустки тьмы, которые постепенно поглотили мир. Вызванные женой медики сказали, что подвело сердце, 'от избытка любви'.
Но мне было не до смеха: после той ночи что-то сломалось в наших новосемейных отношениях. Маша днями пропадала на лекциях, возвращалась поздно, про институт рассказывала неохотно. Вместо положенной мне, как пережившему инфаркт, жалости, я лишь ощущал холодную покорность и даже некоторый страх.
Эти недомолвки очень тяготили нас, пока кто-то неосторожно упомянул утонувшего в детстве Лешу. Тут уж жена показала всё, чему обучилась на факультете психологии. Из её речи, густо сдобренной узкоспециализированным терминами, выходило, что трагедия в летнем лагере сделала её вдовой раньше половой зрелости, наложив таким образом негативный отпечаток на её дальнейшие отношения с мужчинами. Поскольку мы тогда устроили ради неё соревнование не хуже женихов Пенелопы, то и получить её должен был победитель, а не утонувший неудачник. Вместо вдовей участи, ей положено было достаться удачливому самцу, а умершего поклонника чтить за трофей её красоты. Но из-за малости лет благородство победило половой инстинкт, и её интимная программа сбилась. Теперь, восстановив справедливость с настоящим победителем, Маша вернула себе сексуальную гармонию. Такой сложной теорией жена объясняла, что благодаря мне её портовые шлюзы открылись всем одиноким кораблям. Может я и был первым по-настоящему желанным гостем в её некогда тихой гавани, но, судя по Машиным намекам, она предпочла бы, чтоб я там больше не задерживался.
На следующий вечер, вернувшись из института, я не застал её дома: Маша упаковала чемоданы и съехала. Её мобильный молчал, тестям я звонить не решился — оставалось лишь напиться с горя.
Засыпая в обнимку с пустой бутылкой водки на холодном кухонном полу, я понимал, что уже достаточно обессилен, чтобы не встать на ноги, но недостаточно пьян, дабы провалиться в спасительный колодец. Появлению ковыляющей Марфушки с белым хоботом в руке я ничуть не удивился. Параллельные следы выглядели дорогой с высоты птичьего полета: между двумя широкими полосками зеленых полей ровная линейка серой дороги, по которой спешит неосторожная божья коровка. Мне казалось, что из окна едущего по дороге автомобиля струится заводная мелодия. И я, исполняя подростковую мечту, старался подыграть её на гитаре.
Только когда дорога превратилась в гитарный гриф, на котором я уверенно зажимал аккорды, я вспомнил, что нахожусь во сне. Насекомое автомобиля бешено пересекало гитарные лады, пытаясь увернуться от моих юрких пальцев.
— Мне что — поседеть, чтоб он поверил?! — не выдержал я, выслушивая от Маши об очередном этапе спора с преподавателем.
— А это тут при чём? — В этот момент я понял, что и без того наговорил лишнего, но оправдался, что сказал просто к слову.
Я так разозлился на заочно знакомого профессора, что ночью меня посетила Марфушка. По привычке, лапками слоненок оставил два параллельных следа, и я упустил момент превращения их в стенки гигантской колбы. Сверху падали двухцветные овальные пилюли, которые я перемещал по банке. Выстраивая части одинакового цвета в ряды — пилюли исчезали. Моей целью было уничтожение пяти разноцветных рожиц: очки, бородка, седина — явный архетип преподавателя. Когда сгорела первая из пяти голов, по моему позвоночнику прополз знакомый кладбищенский холодок. Я осознал, что нахожусь во сне, и мне следует срочно сваливать отсюда, пока я никого не убил или сам, не дай бог, проиграл.
Чем больше я пытался вырваться из сна, тем быстрее падали пилюли. Через секунду оказалось, что я тоже заперт в банке с головами и пилюлями. Меня охватила паника, что воздух вот-вот закончиться, а единственная возможность выжить — уничтожить профессорские головы.
Сон выходил из-под контроля, но я успевал менять силой мысли цвета пилюль, стараясь не зацепить профессорских голов. Когда сгорела еще одна, я понял, что уже попросту не справляюсь с потоком препаратов, и приготовился к выныриванию в реальность. Будто почувствовав моё желание, колба начала заполняться водой, норовя утопить меня и оставшиеся очкастые головы. Для меня вода во сне ничем хорошим не заканчивалась: пилюли жирными тюленями плавали на поверхности, а тройка голов атаковала меня, словно хищные рыбы, пытаясь впиться острыми зубами в тонущее тело. Зажмурившись от подступающей паники, я судорожно вдохнул побольше воздуха и нырнул на дно банки. Я уверил себя, что когда открою глаза, то проснусь.
Вынырнув из сна в семейной двухспалке, я по-рыбьи глотал воздух. Настолько громко, что разбудил Машу. От пережитого ужаса я не мог отвечать на её вопросы, я до сих пор видел водные блики. Маша сразу догадалась, что я пережил один из осознанных снов. Я попытался встать, чтобы скинуть с себя остатки кошмара, но перед глазами появлялись сгустки тьмы, которые постепенно поглотили мир. Вызванные женой медики сказали, что подвело сердце, 'от избытка любви'.
Но мне было не до смеха: после той ночи что-то сломалось в наших новосемейных отношениях. Маша днями пропадала на лекциях, возвращалась поздно, про институт рассказывала неохотно. Вместо положенной мне, как пережившему инфаркт, жалости, я лишь ощущал холодную покорность и даже некоторый страх.
Эти недомолвки очень тяготили нас, пока кто-то неосторожно упомянул утонувшего в детстве Лешу. Тут уж жена показала всё, чему обучилась на факультете психологии. Из её речи, густо сдобренной узкоспециализированным терминами, выходило, что трагедия в летнем лагере сделала её вдовой раньше половой зрелости, наложив таким образом негативный отпечаток на её дальнейшие отношения с мужчинами. Поскольку мы тогда устроили ради неё соревнование не хуже женихов Пенелопы, то и получить её должен был победитель, а не утонувший неудачник. Вместо вдовей участи, ей положено было достаться удачливому самцу, а умершего поклонника чтить за трофей её красоты. Но из-за малости лет благородство победило половой инстинкт, и её интимная программа сбилась. Теперь, восстановив справедливость с настоящим победителем, Маша вернула себе сексуальную гармонию. Такой сложной теорией жена объясняла, что благодаря мне её портовые шлюзы открылись всем одиноким кораблям. Может я и был первым по-настоящему желанным гостем в её некогда тихой гавани, но, судя по Машиным намекам, она предпочла бы, чтоб я там больше не задерживался.
На следующий вечер, вернувшись из института, я не застал её дома: Маша упаковала чемоданы и съехала. Её мобильный молчал, тестям я звонить не решился — оставалось лишь напиться с горя.
Засыпая в обнимку с пустой бутылкой водки на холодном кухонном полу, я понимал, что уже достаточно обессилен, чтобы не встать на ноги, но недостаточно пьян, дабы провалиться в спасительный колодец. Появлению ковыляющей Марфушки с белым хоботом в руке я ничуть не удивился. Параллельные следы выглядели дорогой с высоты птичьего полета: между двумя широкими полосками зеленых полей ровная линейка серой дороги, по которой спешит неосторожная божья коровка. Мне казалось, что из окна едущего по дороге автомобиля струится заводная мелодия. И я, исполняя подростковую мечту, старался подыграть её на гитаре.
Только когда дорога превратилась в гитарный гриф, на котором я уверенно зажимал аккорды, я вспомнил, что нахожусь во сне. Насекомое автомобиля бешено пересекало гитарные лады, пытаясь увернуться от моих юрких пальцев.
Страница
7 из 11
7 из 11
