Вещество

За сорок пять ей, но выглядит на десять лет моложе, а со спины её и вовсе можно принять за двадцатилетнюю. Стройная и подтянутая, с роскошной рыжей шевелюрой без единого седого волоска, всегда одетая с иголочки в строгие пиджачные костюмы, которые сидят на ней, как военная униформа. Её дочь Мария — точная копия матери, разве что юбки у неё покороче да волосы подлиннее. Не похожи на владелиц агроусадьбы, прямо скажем. Впрочем, моя соседка баба Надя, ныне покойная, говорила, что агроусадьбу они держат для отвода глаз. Деньжищ у них куры не клюют, но доходы те не с хозяйства, они с постояльцев своих вообще денег не берут, а золото им таскает чёрт, который у них на службе состоит. «Ведьмарки они, и старшая, и младшая, — говорила баба Надя. — И бабка их ведьмаркой была, и прабабка. У них это по женской линии передаётся. Мужики у них в роду потому и порченые все. Плата дьяволу такая!» Постояльцы на их агроусадьбе тоже не простые. «Чернокнижники это! — заговорщицким шёпотом говорила баба Надя. — На свои праздники безбожные туда съезжаются и шабаши учиняют. А Сашка, дурень, вещество у них спёр, вот сестра его и турнула». Что за «вещество», баба Надя не уточняла, впрочем, у меня было своё мнение на этот счёт. Версия с шабашами не лишена была рационального зерна, с той лишь разницей, что на агроусадьбу съезжаются не «чернокнижники», а олигархи с путанами и учиняют кокаиновые оргии. Вот вам и «вещество». Понятно, что с такими связями Сашу будут отмазывать и впредь, даже если выяснится, что он грабитель могил или серийный убийца.

Словом, совершенно понятно, что Сашу я панически боялась и испытывала к нему крайнее отвращение. Эта неприязнь распространялась и на его сына Лёню, от которого я старалась оградить свою дочь. Хотя я и осознавала, что тут я не совсем права. Саша вёл очень обособленный образ жизни, практически ни с кем в городке не общался (его случайные друзья и собутыльники всегда были не из местных), и я не знала, что творится у них дома. Но мне было точно известно, что во время его «срывов» Лёня сбегает из дому и где-нибудь прячется, пока папаша не протрезвеет. Мне также было известно, что Саша пару раз его основательно избил, а однажды даже полоснул ножом, потому что с пьяных глаз ему начинало казаться, что Лёня не его сын, а «Ксюха от соседа нагуляла». Про побои знали все, так как Лёня несколько раз приходил в школу в синяках, а про нож Лёня «по секрету» рассказал Олесе. «Дядя Саша его хотел в шею пырнуть, но Лёня руку успел подставить, и ему по руке попало. А дядя Саша потом сказал, что это Лёня сам поранился, с велосипеда упал», — говорила Олеся таким непринуждённым тоном, будто рассказывала мне содержание очередной серии своих любимых «Смешариков». Очевидно, ёй это не казалось таким уж ужасным, а у меня волосы шевелились на голове, и я не знала, как её защитить, как убедить её держаться подальше от этих Каялевичей, от всей их чёртовой семейки.

Развязка всей этой истории оказалась настолько дикой, что я и сейчас вспоминаю об этом с содроганием, и какая-то часть моего сознания до сих пор отказывается верить, что всё это произошло на самом деле, а не было бредом или дурным сном. И ещё я должна сказать, что мне до сих пор совестно за свою тогдашнюю чёрствость и малодушие.

В тот день я возвращалась с работы, по дороге заскочив в гастроном и на сезонный рынок. Всю первую половину дня лил дождь, а я как назло не захватила зонтик, и сидя на службе, я с досадой думала, что по пути домой промокну до нитки. Но к счастью, к вечеру дождь перестал, и засветило мягкое сентябрьское солнце. С промытых небес веяло покоем и прохладой, повсюду блестели лужи, мокрый асфальт пах дождём и морем, а осенние листья — ванилью. Обрадованная этой вечерней прогулке, я шла неторопливо, держа в обеих руках пакеты с продуктами. У подъезда своего дома я застала Олесю и Лёню. Уроки в школе давно закончились, и они, как обычно бывало, играли во дворе. Только игра на этот раз была странная — они оба стояли посреди огромной лужи по щиколотки в воде. Это было первое, на что я обратила внимание — дети стояли в по щиколотки воде, благо на Олесе были резиновые сапожки, хотя с утра я отправила её в школу в осенних ботиночках. Очевидно, она зашла домой и переобулась. Она у меня самостоятельная девочка. На Лёне были старые кроссовки, которые, наверно, доверху набрали воды, но ему было, что называется, пофиг. Меня они не замечали, пристально разглядывая что-то, лежащее в луже. Присмотревшись, я увидела, что это дохлая кошка, которая, по всей видимости, лежала там уже давно, возможно, с самого утра. Её окоченевшее, неестественно выгнутое тельце было сплошь облеплено коричневой грязью, свалявшаяся шерсть стояла торчком. Наверное, машина переехала, подумала я. И тут же возмутилась безалаберностью наших коммунальных служб. И куда только смотрят дворники? ЖЭС? Набрали целую армию уборщиков, и никто не в состоянии убрать отсюда этот источник инфекции! Мой поток мыслей разом прервался, когда я увидела, что делает Лёня.