Клетка на пороге

Он даже не знал, хочется ли ему входить. Ночь перешла во вторую половину, луна скрылась, пробираясь к горизонту сквозь чёрные горы туч. Проснулся холодный полуночный ветер и шерсть зашевелилась, словно её расчесывали невидимые руки.

Он забежал в тёмную арочку, обрамлявшую парадную дверь, с решёткой для ног и вмурованной в пол керамической вазой. По замыслу архитектора, в ней должны были расти цветы, делая вход милым и домашним. Но цветы так и не появились: похоже, хозяева потеряли к дому всякий интерес, стоило им в нём поселиться.

Отпереть тяжёлую дверь со сверкающим железом замка он не смог бы, даже оставаясь человеком, а скрестись и скулить он постеснялся. Хозяева таких домов живут слишком хорошо, чтобы накормить бездомного волка. Он снова спрыгнул на землю и принялся обходить дом, надеясь найти окошко подвала, лазейку для собаки или ещё что-нибудь, непреодолимое для человека, но не для волка.

Три окна на втором этаже тянули к себе, словно странички только что купленной книги, он чувствовал их свет и тепло даже сейчас, когда бегал под ними, неспособный задрать голову. А вот и освещённое окно на первом этаже, то самое, которое он видел с холма. Он встал на дыбы, опёрся лапами на железную полоску второго подоконника, заглянул внутрь…

И их глаза встретились.

Какой-то парень с нечесаными волосами (похоже, он спустился на кухню что-нибудь перекусить) смотрел на него во все глаза. Потом отступил на полшага и схватил нож.

Убежать было не так-то просто: Никарт отдёрнулся, попытался оттолкнуться задними лапами, но только кувыркнулся и упал в холодную траву. Хотел подняться, но вдруг увидел человеческую руку и невольно ей залюбовался. Белая и хрупкая, она лежала в траве, словно фарфоровая игрушка. Интересно, чья же она? Приглядевшись, он догадался — его собственная. Никарт поднял ладонь и стал разглядывать. В ночном полумраке рука казалась особенно родной и любимой.

На него упал свет — но не согревающий, а холодный и белый. Парень стоял над ним с фонарём в одной руке и какой-то палкой в другой. Никарт прикинул его возраст и решил, что это её брат. Или двоюродный брат.

— Ты из оборотней?

Никарт дрожал — и от холода, и от чего-то другого.

— Да.

— Ты ведь одноклассник сестрёнки, правильно? Я видел тебя в альбоме за прошлый класс — там, ты, правда, одетый. Давай, поднимайся.

Никарт встал, отряхивая грязь с влажного голого тела. Земля царапала ноги, воздух присосался к потной коже. Так, должно быть, чувствует себя наполовину растаявшее мороженное.

— Пошли в дом.

Парень не включал свет — может, потому, что и так хорошо ориентировался, а может и для того, чтобы незваный гость ещё раз почувствовал свою неуместность. Они прошли через невидимую прихожую, поднялись по лестнице, прошли по коридору мимо двух дверей — из-за одной говорил телевизор, а за другой перешёптывались два уже знакомых голоса (услышанные грубым человеческим ухом, они казались тенью прежних голосов) — и потом вошли в третью.

Комната была чистой и безликой: она совершенно не вязалась с представительным обликом дома. На полке с дисками стояли в основном игры; книг нигде не было.

— Я Авекерс. А ты кто?

— Никарт.

— Ну вот, Никартик, подождёшь здесь, — сказал хозяин комнаты и вышел.

Никарт сел на кровать и ещё раз огляделся. На стене висело зеркало, отражавшее торс голого юноши со спутанными волосами, сверкающими от пота плечами и кожей, настолько бледной, что она казалась почти серой. Это был, наверное, первый раз в его жизни, когда он раздевался в чужой комнате. И один из тех редких случаев, когда он был раздет, а у него не встало.

Волчья острота чувств исчезла, оставив облако ароматных воспоминаний, какие бывают после лёгкой влюблённости или летних каникул. Страх быстро и беспощадно стирал их своей жёсткой тряпкой. Он уже не мог ощущать слабых или просто очень тонких оттенков запахов и звуков, хотя и узнавал грубые и яркие варианты, мог их вспоминать и даже сравнивать с ними все новые звуки и запахи, которые ему встретились. Простыня и одеяло, если наклонить нос и хорошенько принюхаться, пахли потом, но это был другой оттенок, не тот, с которым он встречался, а вот коробки с дисками пахли совершенно новым и незнакомым ароматом свежей пластмассы. Ночь за окном казалась человеческому глазу чёрно-матовой занавеской; Никарт пригляделся, стараясь угадать в ней хоть что-то, но видел только своё отражение, даже отчётливей, чем в зеркале: и плечи, и грудь, и шея были очерчены так хорошо, словно их рисовал профессиональный художник.

Вдруг в отражении что-то шевельнулось: словно серая сова-неясыть вылупилась из мрака и рванулась к окну, словно мошка к зажженному фонарю. Однако приглядевшись, он понял, что меняется именно отражения, его бесцветно-белый фон, словно нарисованный кубистом.