Испытатель

Только тогда я понял, что испытанный доселе страх и не страхом был, а пародийной насмешкой над истинным ужасом, и даже боль была не столь чудовищна, как жуть, сковывающая остаток души.

— Сладенького, сладенького не забудь, — прошамкала, давясь… кто? Кто был этой старухой? Далее вести хронику испытания я уже не смог, поскольку захлебнулся в мутном клубничном варенье и на секунду блеснувшей вспышке рези. В этой вспышке я действительно увидел своё обезглавленное тело. Оно попыталось махнуть мне рукой, но накренилось и рухнуло.

— Ох, ё… — прошептал Паша Порошенко, заходя за ограду сосновского луна-парка. — Всякое видел, но это… Вот, блин, придурок…

— Думаешь, сам? — спросил Миша Кононов, нервно куривший на корточках у будки с пультом. У ног Миши валялся свежесрубленный сук. — Когда сам, проще как-то делают.

— А кто нашёл? — подал голос Андрей Добриков, отворачиваясь от окровавленного торса и от головы, лежавшей на скамье второго вагончика с дикими вытаращенными глазами. Затылок, виски и лоб покрывала плёнка, над которой кружилось облачко мух и две осы.

— Я нашёл, — вперёд выступил парень атлетического сложения в трусах, майке и кроссовках. — Вышел на пробежку, я всегда в пол-шестого выхожу, побежал, услышал, как паровоз катается. Я удивился — кому в такую рань карусели понадобились? Завернул, чтобы проверить, вижу — человек без головы. Туловище в первом вагоне, голова — во втором. И весь в варенье.

Парень говорил чётко, без обычного в таких случаях мычания. Добриков уважительно отметил хладнокровие и ясный взгляд спортсмена.

— Мне кажется, он сам, — сказал бегун. — Я пока вас ждал, прикинул тут, что к чему, и понял, как всё было. Самоубийца сделал петлю, вот она крепится, — палец парня указал на столб забора, — накинул на шею, сел в паровоз, проволока натянулась и срезала голову.

— А кто карусель запустил? — скептически хмыкнул Миша.

— Палкой, — молодой человек снова ткнул пальцем под ноги следователю.

— А варенье зачем?

Спортсмен развёл руками.

— Сумасшедший, что возьмёшь… Я побегу?

Миша Кононов записал данные активиста, сфотографировал и отпустил. Человек в спортивной форме потрусил по дорожкам как ни в чём не бывало.

— Вот выдержка! — сплюнул ему вслед Миша. — Гвозди бы делать из этих людей!

Паша, ползающий на карачках вокруг вагончика, неожиданно воскликнул:

— Вот те на! Мода что ли новая? Ещё один в лакированных ботиночках. Помните, Андрей Сергеевич, мы две недели назад тут висельника снимали? Тоже был в таких же штиблетах.

Андрей с колотящимся сердцем заглянул внутрь вагончика. Ноги погибшего украшали белые, с коричневым мыском лакированные туфли, совершенно неуместно смотрящиеся рядом с простыми джинсами и простой черной футболкой.

— Напридумывал спортсмен, — убеждённо проговорил Миша Кононов, — самому такое не устроить. Помогли бедняге. Точно помогли. Псих помог. Нормальные люди так не убивают. Нормальные люди ножичком пырнут или из ружья уложат. Удавят, на худой конец. Точно, псих орудует.

— Может, маньяк завёлся? — глубокомысленно предположил Паша, — наш собственный маньяк. А что, у всех есть маньяки, а у нас как-то мимо всё проходило.

— Типун тебе на язык! — с чувством вымолвил Добриков-Бобриков. — Маньяков нам тут не хватало!

— А что? — Пашу понесло. — Поймаем, войдём в анналы. Только представь — заголовки газет, а там: «Сосновский маньяк» и наши доблестные имена.

Андрей шутку не оценил, сердито уткнулся в блокнот. На страничке, которую он пристально изучал, красовалась единственная запись: «Лакированные ботинки».

Календарь на стене сообщал мне, что сегодня десятое число, а часы — что уже пятнадцатое. Я провалялся в беспамятстве почти неделю? Что же я пил? Что ел? Приходила ли Ольга Ивановна гладить белье и мыть пол? Ничего не отпечаталось в моей голове, кроме леденящего ужаса, вызванного падением её на скамью второго вагончика. Я успел осознать, что набил на лбу шишку, успел ощутить вкус клубники и успел увидеть, как кренится, а затем падает тело с багровым фонтаном у шеи. Эта картина, так же, как и вид гадкой старухи, пытавшейся меня сожрать, невероятным образом крутились одновременно перед глазами, и я маялся, слоняясь по комнате и не находя себе покоя.

Я впихнул внутрь кусок хлеба, но меня вырвало от мысли, что прожёванная кисловатая кашица падает не в желудок, а на пол весёлого паровозика, выскочив из отделённой и захлёбывающейся в варенье и крови башки. Покинув туалет, я открыл дверь холодильника, соображая, что именно организм милостиво позволит проглотить. Взгляд упал на початую баночку с вишнёвым джемом — я со стоном бросился обратно к унитазу.

Дрожащими руками я потыкал клавиши мобильника. Лина звонила мне с периодичностью раз в два часа, не исключая ночи, и я даже несколько раз за провальные пять дней разговаривал с ней.