Скульптор

Я постепенно вспоминал… и то, что представало перед моим мысленным взором, погружало меня еще в большее отчаяние. С огромной натяжкой это можно назвать жизнью, скорее существование. Я всю жизнь провел в этой гребанной больнице Љ25 и мне предстоит провести здесь, остаток своих дней, хотя и говорили, что я скоро выйду.

Шизофрения, звучит как приговор. Особенно если в твоем рассудке расцветает алый параноидальный цветок, да еще опасный для общества. Тебя запирают навсегда в дурдоме. Да, может я и прирезал одноклассника, но разве он не сам напросился? Остается только смирение, или нет?

Ближе к вечеру, ко мне в палату пришел Федя.

— Максим, к тебе посетитель.

— Кто? — Привставая с койки, спросил я.

— Макс, к тебе кроме мамы, уже никто не приходит как лет двадцать… — сказал с недоумением Федя.

Я поднялся и слегка хромая, отправился за ним. На голове уже надулась внушительная шишка, последствие моего возвращения в себя. Пройдя некоторое время по коридору, миновав пост и полторы дюжины палат, мы пришли в комнату свиданий. Федя завел меня внутрь. Это было крохотное помещение, с большим квадратными столом и двумя стульями. Друг напротив друга по разные стороны стола. На ближайшем к двери стуле, сидела старушка, лет семидесяти. Ухоженная и опрятная. Увидев меня, она начала приветливо улыбаться. Федор под руку усадил меня на стул, напротив нее.

— Сынок, привет. Что с тобой? Что у тебя на голове?

— Упал, Мам, — тихо сказал я, едва узнавая женщину перед собой.

— С тобой хорошо обращаются? Кормят как, а то смотри, исхудал как?!

— Нормально, Мам. Расскажи лучше, как у тебя дела?

— Хорошо сына, вот тетя Зоя, корову купила, молочком угощает. Теперь всегда свежее, — лицо ее на миг помрачнело, пробуждая воспоминания о низкой пенсии, проблемах со здоровьем и прочих старческих неурядиц, но вслух она этого не произнесла. — Мне теперь пенсию соц. работник приносит.

— О, как. — Расскажи про него.

— Про нее. Милая, молодая женщина. Иногда она ходит даже в магазин для меня. Ноги совсем уж не те, что в молодости. Артрит, меня совсем доконал. Ходить тяжело, сына. Поэтому я так редко и навещаю тебя.

— Я понимаю, мам. Я бы сам приходил, да как ты знаешь, меня не выпускают отсюда, — на лице матери появилась вымученная улыбка.

— Максик, я тебе гостинцы принесла, — сказала она, передавая через стол красную авоську с фруктами. — Доктор сказал, что тебе не помешают фрукты.

— Спасибо мам, ты не представляешь, как последнее время хочется скушать что-нибудь сладкого.

В комнату зашла медсестра.

— Максим, пора на процедуры, — хорошо поставленным командным голосом произнесла она.

— Хорошо, хорошо. Одну минутку.

— Мама я тебя люблю, — сказал я, протягивая руку к ее руке. Она покраснела и смутилась.

— Как Олеся поживает? — продолжил я.

— Какая Олеся?

— Ну, жена моя. — В глазах матери, на миг блеснул ужас.

— Макс, у тебя нет, и не было никогда жены… — после этих слов, меня будто ударило током, но я постарался держать себя в руках. — Ты здесь с 13 лет.

— Прости Мам, совсем голова барахлит последнее время. Мамуль, мне на процедуры пора.

Я поднялся и вышел из комнаты в сопровождении медсестры, пятью минутами позже, мне сделали нестерпимо болезненный укол и отвели в мою палату. Где я остался наедине со своими мыслями.

Мама сказала, что я не был женат, что я тут с 13ти лет. Но я ничего не помнил, лишь смутно узнавал персонал больницы. Какие-то воспоминания крутились в голове, но эта была та, другая жизнь, или нет? Я же был знаменитым скульптором. Неужели я это все придумал? Как такое вообще может быть?! Это должно быть просто кошмар, надо лишь подождать и я проснусь, все станет как прежде, я вернусь к своим скульптурам и к Анне. Или я умер? Я же умирал в больнице от бешенства. Что мне сниться и где, правда? Если это и есть реальность, то почему я помню ту, иную жизнь? Я забился в угол палаты и тихонько заплакал.

— За что? За что мне все это? — тихо сквозь слезы повторял я.

— Ты знаешь за что, Максим, — я поднял заплаканные глаза, а там стоял он. Как обычно в шляпе и с сигарой. — Ты потратил свою жизнь на то, что не достойно великого человека, кем ты всегда мечтал стать.

— Но я же… Я же делал это ради искусства, ради будущих поколений. Я хотел, чтоб мои работы разжигали огонь любви в сердцах потомков, как когда-то в моем, разожгла Олеся.

— Твои работы, могут распалить лишь черное сердце. — Он глубоко затянулся. — Поэтому ты и здесь. Проклятые души, никогда не находят покоя среди цветов. Но видит создатель, я пытался тебе помочь, что было мочи, пытался.

— Но ведь ты можешь все вернуть! Я понял свою ошибку, я больше не буду делать того, что делал.

— Мог, Максим, но теперь, это уже выше моих сил.