Добавить в моё избранное
410 мин, 18 сек 19194
Вот видите — не послушал…
В это время к Янмину подошли двое — Пан Дин и еще какой-то незнакомый тип — и он повернулся к ним. Пан Дин, по-прежнему, грустит. Сегодня у меня в первый раз за все это время оказалось в распоряжении немного свободного времени — и я не знал, что с ним делать. Так бывает всегда во время напряженной работы: ждешь, ждешь свободной минутки — а как только ее получаешь, то тратишь глупо и бесцельно. Я смастерил бумажного змея и спрятал его под свою походную койку…
Сегодня решился спросить Янмина о Пан Дине, но тот лишь отшутился в ответ. Сказал, что мальчишка впадает в блажь из-за того, что втрескался в какого-нибудь глиняного лучника, маску которого сам же изготовил. Я угодливо засмеялся — и тут же устыдился своего смеха. Заметил только, что, может быть, «дело молчания» вообще не для Пан Дина: в конце концов, из этого мальчика мог бы выйти прекрасный изобретатель, или, на худой конец, неплохой врач. У Янмина вдруг засверкали глаза. Он вдруг перешел со мной на «ты». Он заговорил быстро, горячо: «То, чем мы сейчас занимаемся, дорогой мой Чан, это не «дело молчания», это — искусство! — И, вероятно, увидев непонимание на моем лице, объяснил: — «Дело молчания» — обычное прикладное ремесло, оно не лучше и не хуже сотен других существующих ремесел, но превратить ремесло в искусство может лишь настоящий художник, творец… Мы создали нашу армию из праха, разлагающихся тел и скользких черепов — из всей этой никуда не годной дряни мы создали бессмертное произведение, равного которому нет и не будет за всю историю человечества — можешь мне поверить!
Ты посмотри, как восхитительны эти лица, которые еще какой-то паршивый месяц назад были обыкновенной глиной! Мы сняли их с мерзких, вонючих голов считанные дни назад, а ведь между этими гниющими головами и нашим прекрасным творением — века, огромные расстояния, сила человеческого разума и таланта! Любые возражения по поводу того, что нам пришлось прервать жизнь ради смерти — позорны и недостойны настоящего художника! Мы прервали жизнь не ради смерти, а ради бессмертия — помни это! А маленький дурачок Пан Дин — не творец, если думает о таких мелочах. Он — гончар, жалеющий глины, портной, который не втыкает иголку в ткань, из-за того, что боится сделать ей больно… Я окончательно разочаровался в нем»… Я молчал, подавленный этой высокопарной речью, хотя, признаться, у меня тотчас появилось некоторое сомнение в ее искренности: так неестественно громко и отчетливо обычно говорят люди, которые чего-то бояться и желают подавить свой страх — так разговаривают мальчишки на кладбище или убийцы, проезжающие неподалеку от спрятанного ими тела убитого. Но раздумывать о том, чего же боится Янмин, времени не было: кажется, наступил подходящий момент. И я решился. Все время, пока я ( довольно сбивчиво) излагал свою просьбу, Янмин пристально и неподвижно смотрел мне в переносицу, точно хотел своим пронзительным взглядом проделать в ней дырку. Долго молчал. Потом сказал — неожиданно просто и с какой-то теплой грустью:
— Я не могу тебе помочь, Чан… Не могу — поверь мне. Отшельники обычно не хотят разговаривать с такими, как ты, и уж, тем более, с такими, как я.
— Почему? — удивленно спросил я.
Янмин смахнул капельку пота с крупного, смуглого лба.
— Потому что… Ступай, Чан, отдыхай, а мне нужно еще проверить температуру в хранилище.
Что ж, этого следовало ожидать! Но, когда я повернулся спиной, Янмин окликнул меня:
— Слушай, а почему ты не хочешь сделать как все нормальные люди? Я имею в виду — указать в завещании, какие вещи положить с тобой в могилу… Императоры так поступают…
Тогда я ответил отрывисто, грубо:
— Ну и пусть поступают, если им так хочется. Я лично считаю, что все это абсолютная чушь!
Я думал, Янмин рассердится и прогонит меня прочь, но он, напротив, рассмеялся — громко, заливисто, как мальчик:
— Почему? Нет, ну, в самом деле, почему же?
Какой смысл был прикидываться теперь? Я решил говорить начистоту:
— Потому что я сам, как ты понимаешь, не раз и не два вскрывал могилы… Все эти вещи, положенные вместе с покойником якобы для того, чтоб он не бедствовал в загробной жизни — деньги, драгоценности, посуда и прочее — лежат там в целости и сохранности… Что ты на это скажешь?
— Ну, может быть, тебе попадались очень бережливые покойники — на том свете не тратили своих богатств понапрасну? Шучу, шучу, Чан! — последние слова Янмин добавил с суетливой поспешностью — должно быть, сжалился, глядя на мое удрученное лицо. — А ты бы спросил своего Лян Аина… то есть, я хотел сказать — блаженного Суна, как не остаться нищим после смерти…
Я ответил нехотя:
— Спрашивал уже!
— И что же? — живо заинтересовался Янмин.
— А то, что ничего нового не услышал. Он сказал: главное богатство даоса — его добрые дела, так-то.
В это время к Янмину подошли двое — Пан Дин и еще какой-то незнакомый тип — и он повернулся к ним. Пан Дин, по-прежнему, грустит. Сегодня у меня в первый раз за все это время оказалось в распоряжении немного свободного времени — и я не знал, что с ним делать. Так бывает всегда во время напряженной работы: ждешь, ждешь свободной минутки — а как только ее получаешь, то тратишь глупо и бесцельно. Я смастерил бумажного змея и спрятал его под свою походную койку…
Сегодня решился спросить Янмина о Пан Дине, но тот лишь отшутился в ответ. Сказал, что мальчишка впадает в блажь из-за того, что втрескался в какого-нибудь глиняного лучника, маску которого сам же изготовил. Я угодливо засмеялся — и тут же устыдился своего смеха. Заметил только, что, может быть, «дело молчания» вообще не для Пан Дина: в конце концов, из этого мальчика мог бы выйти прекрасный изобретатель, или, на худой конец, неплохой врач. У Янмина вдруг засверкали глаза. Он вдруг перешел со мной на «ты». Он заговорил быстро, горячо: «То, чем мы сейчас занимаемся, дорогой мой Чан, это не «дело молчания», это — искусство! — И, вероятно, увидев непонимание на моем лице, объяснил: — «Дело молчания» — обычное прикладное ремесло, оно не лучше и не хуже сотен других существующих ремесел, но превратить ремесло в искусство может лишь настоящий художник, творец… Мы создали нашу армию из праха, разлагающихся тел и скользких черепов — из всей этой никуда не годной дряни мы создали бессмертное произведение, равного которому нет и не будет за всю историю человечества — можешь мне поверить!
Ты посмотри, как восхитительны эти лица, которые еще какой-то паршивый месяц назад были обыкновенной глиной! Мы сняли их с мерзких, вонючих голов считанные дни назад, а ведь между этими гниющими головами и нашим прекрасным творением — века, огромные расстояния, сила человеческого разума и таланта! Любые возражения по поводу того, что нам пришлось прервать жизнь ради смерти — позорны и недостойны настоящего художника! Мы прервали жизнь не ради смерти, а ради бессмертия — помни это! А маленький дурачок Пан Дин — не творец, если думает о таких мелочах. Он — гончар, жалеющий глины, портной, который не втыкает иголку в ткань, из-за того, что боится сделать ей больно… Я окончательно разочаровался в нем»… Я молчал, подавленный этой высокопарной речью, хотя, признаться, у меня тотчас появилось некоторое сомнение в ее искренности: так неестественно громко и отчетливо обычно говорят люди, которые чего-то бояться и желают подавить свой страх — так разговаривают мальчишки на кладбище или убийцы, проезжающие неподалеку от спрятанного ими тела убитого. Но раздумывать о том, чего же боится Янмин, времени не было: кажется, наступил подходящий момент. И я решился. Все время, пока я ( довольно сбивчиво) излагал свою просьбу, Янмин пристально и неподвижно смотрел мне в переносицу, точно хотел своим пронзительным взглядом проделать в ней дырку. Долго молчал. Потом сказал — неожиданно просто и с какой-то теплой грустью:
— Я не могу тебе помочь, Чан… Не могу — поверь мне. Отшельники обычно не хотят разговаривать с такими, как ты, и уж, тем более, с такими, как я.
— Почему? — удивленно спросил я.
Янмин смахнул капельку пота с крупного, смуглого лба.
— Потому что… Ступай, Чан, отдыхай, а мне нужно еще проверить температуру в хранилище.
Что ж, этого следовало ожидать! Но, когда я повернулся спиной, Янмин окликнул меня:
— Слушай, а почему ты не хочешь сделать как все нормальные люди? Я имею в виду — указать в завещании, какие вещи положить с тобой в могилу… Императоры так поступают…
Тогда я ответил отрывисто, грубо:
— Ну и пусть поступают, если им так хочется. Я лично считаю, что все это абсолютная чушь!
Я думал, Янмин рассердится и прогонит меня прочь, но он, напротив, рассмеялся — громко, заливисто, как мальчик:
— Почему? Нет, ну, в самом деле, почему же?
Какой смысл был прикидываться теперь? Я решил говорить начистоту:
— Потому что я сам, как ты понимаешь, не раз и не два вскрывал могилы… Все эти вещи, положенные вместе с покойником якобы для того, чтоб он не бедствовал в загробной жизни — деньги, драгоценности, посуда и прочее — лежат там в целости и сохранности… Что ты на это скажешь?
— Ну, может быть, тебе попадались очень бережливые покойники — на том свете не тратили своих богатств понапрасну? Шучу, шучу, Чан! — последние слова Янмин добавил с суетливой поспешностью — должно быть, сжалился, глядя на мое удрученное лицо. — А ты бы спросил своего Лян Аина… то есть, я хотел сказать — блаженного Суна, как не остаться нищим после смерти…
Я ответил нехотя:
— Спрашивал уже!
— И что же? — живо заинтересовался Янмин.
— А то, что ничего нового не услышал. Он сказал: главное богатство даоса — его добрые дела, так-то.
Страница
106 из 113
106 из 113
