Добавить в моё избранное
410 мин, 18 сек 19090
Томас, сперва рвавшийся участвовать в обретении странной находки, очень скоро сник и заскучал: непосредственно раскопкам уделялось очень мало времени, а бесконечные математические подсчеты и отправки материала в лаборатории для дальнейшего исследования очень скоро наскучили мальчику, поэтому он — наверное, единственный из всех людей Хайнена ( не считая полоумного химика) — с нескрываемым радушием отнесся к внезапно появившейся в группе Симоне как к не слишком занятому человеку, с которым можно свести знакомство.
Они втроем с самого утра уходили куда-то в степь, подальше от людей. По вечерам — тоже втроем — о чем-то говорили у костра, тесно сблизив растрепанные головы. Петер не обращал на это внимания: он не отходил от двух десятков глиняных воинов, порученных его группе, первое время даже спал на земле, поблизости, благо, погода стояла жаркая, и простуды можно было не опасаться. И был удивлен и раздосадован, когда длинный Михаэль, археолог, с которым он когда-то вместе учился в университете, однажды, кивнув вслед Симоне, спешащей к рукомойнику, сказал ему: «Интересная женщина… А, ты знаешь, Петер, по-моему, твой Том влюбился в нее»… «Не говори ерунды, — отмахнулся в тот раз Хайнен, — она старше в два раза»… Михель пожал плечами и неопределенно сказал: «Тебе виднее»…
После этого нелепого разговора Хайнен стал приглядываться к Симоне. Он с неудовольствием смотрел на упругие ноги, обтянутые тонкой тканью спортивных брюк, на припухшие веки, нелепо разукрашенные синей тушью, на рыжую голову балерины — яркую, как степной пожар. Стыдно сказать, но он следил за этой бесшабашной троицей — что ж, в конце концов, он отец… Однажды он увидел, как все трое вошли в палатку этого русского — зачем, для чего? На улице жара, какой смысл задыхаться в душной палатке? Ну что ж… Петер, проклиная себя за подлость, тем не менее, приложил ухо к брезенту. Легкий голос Симоны, точно ночной мотылек, забился у него в ухе.
« А однажды… представляете, мальчики… — взволнованным голосом рассказывала фрау Вибе, — выхожу я вечером из театра, а на улице такой ужасный мороз, что»… Петер хмыкнул тогда — и убрался от палатки. Ничего страшного не происходило — дурак Михаэль! Томас, русский и рыжая балерина продолжали слоняться по степи. Издалека они напоминали мать, отца и сына — и Петер не беспокоился, даже был рад, что парень под присмотром. Но тут начались неприятности с местными крестьянами — эти ячменные кроты, сперва даже гордившиеся, что на их земле нашли древнее сокровище, затем принялись выражать недовольство начавшимися работами: шум машин им мешает, костры чадят, посторонние люди толкутся, то-се… Сперва просто высылали к Вибе делегации со своими глупыми требованиями, затем стали открыто вредить. После того памятного всем случая с местными подростками, из-за которых автомобиль, увозящий породы в лабораторию, в клочья разодрал шины, а в спину шофера ударилась непонятно откуда взявшаяся бутылка из-под рисовой настойки, Вибе распорядился, по крайней мере, на неделю организовать ночные дежурства и сделал публичное заявление, в котором обязывал всех возвращаться в городок не позже восьми вечера, да и днем просил быть осторожными и не отходить далеко от места работы. Томас и его новые друзья заявления не слышали, потому что как раз пропадали где-то в степи. Хайнен тогда решился, наконец, на разговор с сыном. Он раньше обычного забрался в тот вечер в палатку и долго ожидал, пока Томас нагуляется со своей балериной. Вернувшийся сын удивленно посмотрел на Петера. «Не ожидал, видно, что я буду ночевать дома»… — отметил про себя Хайнен. Он решил не тянуть резину — что толку?
— Вот что, Томас… — начал он как можно беззаботнее. — Профессор Вибе просил всех наших без крайней нужды не отлучаться из городка. Местные пошаливают…
Мальчик скорчил уморительную гримасу и принялся расшнуровывать кроссовок. Сказал недовольно:
— Да знаю я, папа. Напугали же вас всех эти дураки — тогда, со своей бутылкой! Что ты мне предлагаешь — около палатки в мячик играть? Или, может, выкладывать картины из соломки?
Хайнен разозлился, хотя старался не показать этого.
— Можете играть во что угодно — ты и твои друзья: человечество, по-моему, за время своего существования изобрело предостаточно способов безделья. Ты сам напросился со мной сюда — я тебя не уговаривал. Будешь продолжать в том же духе — поедешь в свой военный лагерь, — я серьезно говорю, Томас… (последние слова он выкрикнул раздраженно, увидев, что сын опять принялся гримасничать). Томас снова, как ни в чем не бывало, наклонился к своим кроссовкам. Петер молча смотрел на него. Через минуту сын все-таки поднял голову:
— Если человечество, как ты говоришь, папа, изобрело достаточно способов безделья, то должен же и я изобрести хоть один новый — иначе в старости мне будет стыдно, что я даром прожил жизнь. Так вот — я предпочитаю бездельничать в степи.
Петер достал сигареты, хотя до этого никогда не курил в палатке.
Они втроем с самого утра уходили куда-то в степь, подальше от людей. По вечерам — тоже втроем — о чем-то говорили у костра, тесно сблизив растрепанные головы. Петер не обращал на это внимания: он не отходил от двух десятков глиняных воинов, порученных его группе, первое время даже спал на земле, поблизости, благо, погода стояла жаркая, и простуды можно было не опасаться. И был удивлен и раздосадован, когда длинный Михаэль, археолог, с которым он когда-то вместе учился в университете, однажды, кивнув вслед Симоне, спешащей к рукомойнику, сказал ему: «Интересная женщина… А, ты знаешь, Петер, по-моему, твой Том влюбился в нее»… «Не говори ерунды, — отмахнулся в тот раз Хайнен, — она старше в два раза»… Михель пожал плечами и неопределенно сказал: «Тебе виднее»…
После этого нелепого разговора Хайнен стал приглядываться к Симоне. Он с неудовольствием смотрел на упругие ноги, обтянутые тонкой тканью спортивных брюк, на припухшие веки, нелепо разукрашенные синей тушью, на рыжую голову балерины — яркую, как степной пожар. Стыдно сказать, но он следил за этой бесшабашной троицей — что ж, в конце концов, он отец… Однажды он увидел, как все трое вошли в палатку этого русского — зачем, для чего? На улице жара, какой смысл задыхаться в душной палатке? Ну что ж… Петер, проклиная себя за подлость, тем не менее, приложил ухо к брезенту. Легкий голос Симоны, точно ночной мотылек, забился у него в ухе.
« А однажды… представляете, мальчики… — взволнованным голосом рассказывала фрау Вибе, — выхожу я вечером из театра, а на улице такой ужасный мороз, что»… Петер хмыкнул тогда — и убрался от палатки. Ничего страшного не происходило — дурак Михаэль! Томас, русский и рыжая балерина продолжали слоняться по степи. Издалека они напоминали мать, отца и сына — и Петер не беспокоился, даже был рад, что парень под присмотром. Но тут начались неприятности с местными крестьянами — эти ячменные кроты, сперва даже гордившиеся, что на их земле нашли древнее сокровище, затем принялись выражать недовольство начавшимися работами: шум машин им мешает, костры чадят, посторонние люди толкутся, то-се… Сперва просто высылали к Вибе делегации со своими глупыми требованиями, затем стали открыто вредить. После того памятного всем случая с местными подростками, из-за которых автомобиль, увозящий породы в лабораторию, в клочья разодрал шины, а в спину шофера ударилась непонятно откуда взявшаяся бутылка из-под рисовой настойки, Вибе распорядился, по крайней мере, на неделю организовать ночные дежурства и сделал публичное заявление, в котором обязывал всех возвращаться в городок не позже восьми вечера, да и днем просил быть осторожными и не отходить далеко от места работы. Томас и его новые друзья заявления не слышали, потому что как раз пропадали где-то в степи. Хайнен тогда решился, наконец, на разговор с сыном. Он раньше обычного забрался в тот вечер в палатку и долго ожидал, пока Томас нагуляется со своей балериной. Вернувшийся сын удивленно посмотрел на Петера. «Не ожидал, видно, что я буду ночевать дома»… — отметил про себя Хайнен. Он решил не тянуть резину — что толку?
— Вот что, Томас… — начал он как можно беззаботнее. — Профессор Вибе просил всех наших без крайней нужды не отлучаться из городка. Местные пошаливают…
Мальчик скорчил уморительную гримасу и принялся расшнуровывать кроссовок. Сказал недовольно:
— Да знаю я, папа. Напугали же вас всех эти дураки — тогда, со своей бутылкой! Что ты мне предлагаешь — около палатки в мячик играть? Или, может, выкладывать картины из соломки?
Хайнен разозлился, хотя старался не показать этого.
— Можете играть во что угодно — ты и твои друзья: человечество, по-моему, за время своего существования изобрело предостаточно способов безделья. Ты сам напросился со мной сюда — я тебя не уговаривал. Будешь продолжать в том же духе — поедешь в свой военный лагерь, — я серьезно говорю, Томас… (последние слова он выкрикнул раздраженно, увидев, что сын опять принялся гримасничать). Томас снова, как ни в чем не бывало, наклонился к своим кроссовкам. Петер молча смотрел на него. Через минуту сын все-таки поднял голову:
— Если человечество, как ты говоришь, папа, изобрело достаточно способов безделья, то должен же и я изобрести хоть один новый — иначе в старости мне будет стыдно, что я даром прожил жизнь. Так вот — я предпочитаю бездельничать в степи.
Петер достал сигареты, хотя до этого никогда не курил в палатке.
Страница
13 из 113
13 из 113
