Похороны зеркала

Янмин пытался совладать с волнением, охватившим его. Он уже понял, что речь идет об армии… Но не обо всей же армии, значит, скорее всего… Неужели Император таким диким образом хочет избавиться от своей знаменитой «Железной стаи», наводящей страх на все соседние и дальние земли? Глупый мальчишка, безумец! Интересно, что его подтолкнуло к подобным мыслям? Обыкновенная жадность? Или страх быть свергнутым? Вслух Янмин сказал лишь:

— Вернуть жизнь — дело не быстрое, мой Император…

Шихуанди перебил его.

— Отчего же не быстрое? Посуди сам — в природе все уравновешено, не так ли? Если мы можем отнять жизнь за мгновенье — значит, наверняка имеется возможность и вернуть ее за мгновенье — или, скажем, за два… Главное, чтоб не больше — ты и сам понимаешь, что армию оживляют не для того, чтобы устраивать танцы… В случае внезапной войны или восстания враг не будет ожидать, пока над каждым моим «железностаевцем» прочтут дурацкие заклинания. Армия должна быть мгновенно приведена в боевую готовность…

А вот как это сделать — вопрос к тебе и твоим коллегам, для этого я и созвал вас всех в Сяньян.

Сеул решил, что настало время играть в открытую — раз не поможет это, не поможет и ничто другое. Последняя надежда — на несомненную жадность Шихуанди: раз он не жалеет свою армию, может, пожалеет свои деньги?

— Это очень дорогостоящее дело, мой Император. Хранение трупов в наших климатических условиях — дело почти невозможное, тут потребуется бальзамирование и строительство камер с возможностью поддерживать определенную температуру.-

Янмин сделал паузу и уронил как бы невзначай:

— Живых содержать дешевле.

Император, как видно, пропустил эту каверзу мимо ушей. Или сделал вид, что пропустил?

Он возразил запальчиво:

— А я разве отказываю вам в деньгах? Нужно бальзамирование — забальзамируем. Нужно построить эти … твои камеры… — построим. Тебя и остальных, как только все закончится, награжу щедро.

Нет, как видно, отвертеться не удастся — смилуйтесь, Пять Гениев! Он наверняка не справится с заданием, и Император убьет его… Янмин отчего-то с поразительной ясностью вспомнил мертвую голову отца в хранилище на кантонской площади. Невыносимо, ужасно!

Янмин уклончиво пообещал:

— Я подумаю, что можно сделать, мой Император.

Шихуанди рассмеялся.

— А куда ты денешься? Конечно, подумаешь… Ступай, завтра познакомишься со своими подчиненными. Я бы вызвал их сегодня, да час поздний, наверняка все дрыхнут — приползут, как сонные черви. Прощай, да держи меня в курсе… — Он легко, небрежно коснулся затылка склонившегося перед ним Янмина…

Дорога лучника Ван Вэя в императорское войско была долгой и выматывающей душу, как и все дороги в жизни. Боль была дорогой его жизни с самого рождения, и, если он считал себя достигшим чего-то, то этим «чем-то» было именно преодоление боли. Отец его распахивал земли к востоку от Сяньяна, и, должно быть, был доволен своей судьбой — во всяком случае, совершенно не стремился вернуться в родную деревню и взглянуть на новорожденного сына. Пока крохотный Ван Вэй дрыгал ножонками в большой кособокой корзине, грубо сплетенной из засохших миндальных веток, его прозрачная мать с морщинами вокруг молодых глаз убирала абрикосы в господском саду.

Изредка она подходила к корзине с ребенком, и тогда мальчик, которого бесконечно мучали то колики, то рано начавшие резаться зубки, принимался что есть силы сосать и жевать твердый рукав ее домотканого платья. Вкус суровой материнской одежды умел прогонять боль как ничто другое на свете — испытанные травяные отвары для младенцев имели жуткий вкус и еще больше раздражали маленькие десны. Научившись сперва садиться, а затем вставать на тонкие, кривые ножки, Ван Вэй пытался найти этот вкус где-то еще, чтобы наслаждаться им беспрерывно. Он уже в лохмотья изгрыз неровные края своей корзины, хватал и жевал грязную подстилку, один раз ему удалось даже выдрать клок шерсти у неосмотрительно заглянувшего в корзину дворового пса. Но все было тщетно. Должно быть, свойством прогонять боль обладала одна-единственная в мире вещь — грубая ткань, хранящая тепло и запах щуплого материнского тела.

Однажды крохотному мальчику удалось выбраться из корзины и отползти достаточно далеко: он быстро передвигался на четвереньках и то и дело облизывал исколотые затекшие ладошки, удивляясь этой новой длинной дороге, пронизанной болью. Затем боль утихла, сделалась слабее, а колючая трава под ладонями и коленками сменилась плотно утрамбованной глиной: сад кончился — за ним находился широкий хозяйственный двор. Ребенок, не чувствуя больше боли, засмеялся обрадованный и первый раз в жизни легко поднялся на ножки. Он сделал несколько неровных, робких шагов и ощутил ни с чем не сравнимую легкость свободы. Но все дороги в мире имеют коварное свойство заканчиваться болью — эту истину малыш усвоил несколько мгновений спустя, когда добрался до корыта с кипятком, оставленным прачкой.