410 мин, 18 сек 19173
Первым делом как приехал, он спросил «здесь ли доктор Ольшанский?». Наверное, наслышан о твоих научных успехах…
Отец вошел в палатку, когда Томас уже заклеивал конверт: через полчаса прибывала вечерняя почта, и надо было спешить, иначе придется ждать да завтра. Томас уже по шагам догадался, что вошел отец, но не повернул головы в его сторону: после того, что пришлось пережить, они еще не разговаривали ни разу — видать, у Хайнена — старшего тоже не находилось подходящих слов. Томас уже собирался выйти из палатки, когда отец окликнул его, все-таки окликнул. Указал на письмо:
— Это Киру?
Томас молча кивнул. Какие у отца стали странные глаза — красные, опухшие — должно быть, он тоже не спал ночь. Хайнен глухо спросил:
— Ты сообщил ему?
Томас покачал головой. Отец уперся руками в койку.
— Почему, Том? Надо было сообщить…
— Нет, папа, не надо… — Он подошел к отцу, присел рядом. Помолчал немного, потом объяснил: — Мне Кир сам говорил: «Настоящий мужчина не будет молоть языком, если есть хоть малейшее подозрение, что его слова разобьют кому-то сердце»…
Томас увидел, что у отца еле заметно сдвинулись брови.
— Твой Кир всегда любил красивые фразы… Но какое отношение имеет эта фраза к болезни и смерти бедной фрау Вибе?
Томас невольно усмехнулся — до чего же непонятливы бывают люди! Ответил отцу терпеливо, как маленькому:
— Имеет, папа, еще как имеет… И зря ты так про Кира — он никогда не был болтуном. Кир действительно любил Симону — пусть я не имею большого опыта в подобных вещах, а уж это-то знаю точно. Но признаться ей в любви он считал невозможным — поскольку… -Томас хлюпнул носом. — … поскольку был настоящим мужчиной и думал не только о себе. Он так и уехал, не поговорив с ней…
— Что ж, очень большой подвиг с его стороны — не признаться в любви чужой жене. К тому же, мне кажется, ты ошибаешься, Том… Откуда ты знаешь, почему он молчал? Может быть, опасался отказа, может, мести со стороны мужа…
Томас поглядел на ссутулившегося отца и горько покачал головой — все-таки есть на свете вещи, которые отцы не в состоянии понять!
— Это твоего Вибе что ли он опасался? Да брось, папа, ты же сам не веришь тому, во что говоришь…
— Постой… дай мне сказать! — Томас почувствовал, как тяжелая и теплая отцовская рука легла на запястье. — Ну хорошо, пусть насчет Вибе я не прав, допустим… Но с чего ты решил, что признания Кира разбили бы сердце Симоны — благополучной замужней женщины? Разве она любила его?
Томас сделал глубокий вздох: к горлу что-то подступало, мешало говорить. Ответил просто:
— Не знаю, папа…
— Вот тот-то, «не знаю»… Ты вспомни, перед смертью Симона постоянно произносила имя какого-то Пан Дина… часто произносила — раз даже я запомнил, при моей плохой памяти на имена. О твоем Кире, между прочим, она не вспоминала…
Томас почувствовал, что спорить нет сил — он смертельно устал от разговора с отцом. Он уже знал — это бывает так, что от разговора устаешь больше, чем от трехчасового марша на плацу… Какая тупость, бред! Какое теперь все это имеет значение — «любила, не любила»… Любить, как известно, могут только живые, а Симона… — Томас отвернулся к стене, чтобы отец ненароком не заметил его безудержных слез… — Симона умерла ночью, всего через несколько часов после отъезда из лагеря магистра Чжана Чжиманя — до этого неделю болела и лежала в палатке у Вибе… За время своей болезни она очень подружилась с его отцом… Вот и все, вся история. Зачем писать об этом Киру? Пусть думает, что Симона жива, танцует в своем балете, что они, может быть, встретятся… — Он засунул письмо в карман рубашки и направился к выходу. Голос отца снова задержал его:
— Подожди, Том… А как ты думаешь: если б мы послушали этого… Чжиманя и разбили глиняного солдата — Симона выздоровела бы?
Томас остановился, но не обернулся: слезы еще не успели просохнуть.
— Папа, ты меня пугаешь, честное слово… Маг -понятное дело, он деньги зарабатывает, но ты -то ведь образованный человек… И вдруг — совсем неожиданно для себя — бросился к отцу, схватил его за рукав куртки:
— Папа, давай уедем отсюда, очень тебя прошу…
Отец взял его за подбородок и, как в детстве, пристально поглядел в лицо, точно старался прочесть тайные мысли. Но Томасу почему-то вдруг стало на все наплевать, у него уже не было тайных мыслей… Он рыдал, прижавшись щекой к отцовскому рукаву и чувствовал, как нелепая застежка — молния ( какому дураку вздумалось пришить ее на рукаве?) больно врезается в щеку. Отец мягко гладил его по волосам, точно пятилетнюю девчонку.
— Перестань, сынок… Уехать я не могу — ты же знаешь. Хоть я в твоих глазах и не такой ответственный мужчина, как Кир, но все-таки отвечаю за людей… На кого, по-твоему, я должен бросить группу?
Отец вошел в палатку, когда Томас уже заклеивал конверт: через полчаса прибывала вечерняя почта, и надо было спешить, иначе придется ждать да завтра. Томас уже по шагам догадался, что вошел отец, но не повернул головы в его сторону: после того, что пришлось пережить, они еще не разговаривали ни разу — видать, у Хайнена — старшего тоже не находилось подходящих слов. Томас уже собирался выйти из палатки, когда отец окликнул его, все-таки окликнул. Указал на письмо:
— Это Киру?
Томас молча кивнул. Какие у отца стали странные глаза — красные, опухшие — должно быть, он тоже не спал ночь. Хайнен глухо спросил:
— Ты сообщил ему?
Томас покачал головой. Отец уперся руками в койку.
— Почему, Том? Надо было сообщить…
— Нет, папа, не надо… — Он подошел к отцу, присел рядом. Помолчал немного, потом объяснил: — Мне Кир сам говорил: «Настоящий мужчина не будет молоть языком, если есть хоть малейшее подозрение, что его слова разобьют кому-то сердце»…
Томас увидел, что у отца еле заметно сдвинулись брови.
— Твой Кир всегда любил красивые фразы… Но какое отношение имеет эта фраза к болезни и смерти бедной фрау Вибе?
Томас невольно усмехнулся — до чего же непонятливы бывают люди! Ответил отцу терпеливо, как маленькому:
— Имеет, папа, еще как имеет… И зря ты так про Кира — он никогда не был болтуном. Кир действительно любил Симону — пусть я не имею большого опыта в подобных вещах, а уж это-то знаю точно. Но признаться ей в любви он считал невозможным — поскольку… -Томас хлюпнул носом. — … поскольку был настоящим мужчиной и думал не только о себе. Он так и уехал, не поговорив с ней…
— Что ж, очень большой подвиг с его стороны — не признаться в любви чужой жене. К тому же, мне кажется, ты ошибаешься, Том… Откуда ты знаешь, почему он молчал? Может быть, опасался отказа, может, мести со стороны мужа…
Томас поглядел на ссутулившегося отца и горько покачал головой — все-таки есть на свете вещи, которые отцы не в состоянии понять!
— Это твоего Вибе что ли он опасался? Да брось, папа, ты же сам не веришь тому, во что говоришь…
— Постой… дай мне сказать! — Томас почувствовал, как тяжелая и теплая отцовская рука легла на запястье. — Ну хорошо, пусть насчет Вибе я не прав, допустим… Но с чего ты решил, что признания Кира разбили бы сердце Симоны — благополучной замужней женщины? Разве она любила его?
Томас сделал глубокий вздох: к горлу что-то подступало, мешало говорить. Ответил просто:
— Не знаю, папа…
— Вот тот-то, «не знаю»… Ты вспомни, перед смертью Симона постоянно произносила имя какого-то Пан Дина… часто произносила — раз даже я запомнил, при моей плохой памяти на имена. О твоем Кире, между прочим, она не вспоминала…
Томас почувствовал, что спорить нет сил — он смертельно устал от разговора с отцом. Он уже знал — это бывает так, что от разговора устаешь больше, чем от трехчасового марша на плацу… Какая тупость, бред! Какое теперь все это имеет значение — «любила, не любила»… Любить, как известно, могут только живые, а Симона… — Томас отвернулся к стене, чтобы отец ненароком не заметил его безудержных слез… — Симона умерла ночью, всего через несколько часов после отъезда из лагеря магистра Чжана Чжиманя — до этого неделю болела и лежала в палатке у Вибе… За время своей болезни она очень подружилась с его отцом… Вот и все, вся история. Зачем писать об этом Киру? Пусть думает, что Симона жива, танцует в своем балете, что они, может быть, встретятся… — Он засунул письмо в карман рубашки и направился к выходу. Голос отца снова задержал его:
— Подожди, Том… А как ты думаешь: если б мы послушали этого… Чжиманя и разбили глиняного солдата — Симона выздоровела бы?
Томас остановился, но не обернулся: слезы еще не успели просохнуть.
— Папа, ты меня пугаешь, честное слово… Маг -понятное дело, он деньги зарабатывает, но ты -то ведь образованный человек… И вдруг — совсем неожиданно для себя — бросился к отцу, схватил его за рукав куртки:
— Папа, давай уедем отсюда, очень тебя прошу…
Отец взял его за подбородок и, как в детстве, пристально поглядел в лицо, точно старался прочесть тайные мысли. Но Томасу почему-то вдруг стало на все наплевать, у него уже не было тайных мыслей… Он рыдал, прижавшись щекой к отцовскому рукаву и чувствовал, как нелепая застежка — молния ( какому дураку вздумалось пришить ее на рукаве?) больно врезается в щеку. Отец мягко гладил его по волосам, точно пятилетнюю девчонку.
— Перестань, сынок… Уехать я не могу — ты же знаешь. Хоть я в твоих глазах и не такой ответственный мужчина, как Кир, но все-таки отвечаю за людей… На кого, по-твоему, я должен бросить группу?
Страница
89 из 113
89 из 113