Добавить в моё избранное
410 мин, 18 сек 19174
— Он помолчал минуту и мягко добавил: — А ты, если хочешь, можешь поехать в Мюнхен — твои ребята, я думаю, уже вернулись из лагеря…
Томас поднял на отца заплаканные темные глаза:
— Я тоже не могу тебя здесь оставить… я боюсь за тебя, папа.
Хайнен — старший усмехнулся — ласково и гордо: вот те самые слова, которых ему, может быть, больше всего не хватало в жизни! Его мальчик, его дорогой мальчик! Но он не подал виду, что счастлив — произнес рассеянно:
— Ну что ты, сынок, чего за меня-то бояться? Чжан Чжимань ведь сказал нам тогда, что обещан темным силам лишь один человек… Он победоносно посмотрел на ошеломленного Томаса и важно прибавил: — Это значит — смертей больше не будет, вот так-то… Сразу после похорон подойду к Вибе, осведомлюсь о новых планах работы……
Чжан Чжимань вернулся в Нанкин вечерним поездом. На этих раскопках было все равно уже нечего делать. Армия, к созданию которой приложил руку нечистый? Но ее разроют и без всякой магии — разроют и будут долго недоумевать, отчего в мире болеют и гибнут люди. Эта несчастная балерина наверняка умрет — он не смог уговорить людей ее спасти. А ведь до этого случая он считал, что все в мире подчиняется ему — и вот на тебе! Оказывается — нет: досадно, погано! У дьявола много слуг — и каждый думает, что он незаменимый и единственный. Хозяин водит его за нос, а взамен кидает паршивые деньги, от которых все равно нет никакого толку на свете. Он, Чжан Чжимань, магистр черной магии, владелец двух салонов в Нанкине, солидный уважаемый человек, с мнением которого считаются самые влиятельные люди в городе, он — просто плесень, сопливый мальчик на побегушках у нечистого. Он — никто. Как там сказал толстый немец с колючими глазами? «Искусство дороже человеческой жизни»… Враки — ничуть не дороже, вон такие же деятели, похоже, поработали с этой глиняной армией.
Искусство, в жертву которому приносятся человеческие жизни, — не искусство вовсе, оно — смертоубийство, могильная вонь, забава для бесов, хотя произведения именно такого искусства всегда попадают в мировые шедевры. Едва переступив порог, Чжан кинулся к своим ящикам, принялся вытаскивать из них ножи, эсэсовские клинки, адмиральские кортики — он знал, что это спасет от черных мыслей. Любил холодное оружие — была у него эта слабость. Чжан бережно разложил свои богатства на истертом, в нескольких местах прожженном сигаретами диване — так ребенок раскладывает перед собой новые игрушки, полученные на Рождество. Ну-с, как там наши сокровища? Вот прозекторский нож — им вскрывали одного коммунистического прихвостня, много лет дурившего головы честным китайцам. Кортик, принадлежавший, по одной из версий, адмиралу Зенг Хе — тому самому, что, по последним сведениям, открыл Америку вместо Колумба… Советский нож «Разведчик» — забавная вещь, хотя не такая уж редкость. Чжан открыл верхний ящик письменного стола и достал своего любимца. Это было уникальное, потрясающее существо — Чжан боготворил его, как боготворят семидесятилетние стариканы молоденьких любовниц. Каждый раз, возвращаясь из поездки домой — в захламленную квартиру в Нанкине — он первым делом брал в руки этот нож. Дороги — длинны, скучны и давно уже ничего не приносят, кроме денег. Нож — само совершенство, утонченное могущество — чем-то походил на него самого. Он возвращал в мир Чжана гармонию и равновесие — еще ни разу не было случая, чтоб сплоховал в этом. Чжан потрогал рукоять и гарду, осторожно коснулся лезвия — какая легкость, изящество, упругость. Пижоны — коллекционеры не любят этот кинжал: говорят, слишком неудобная рукоять — давит на руку с обеих сторон, сковывает движение. Дураки, они не соображают: чудо-нож создавался не для того, чтобы резать им колбасу — его делали — с любовью, с пониманием — те, кто хорошо знал: если работаешь с живым материалом, рука не должна скользить по рукояти. От одного пустякового удара по живому человеку крови появляется столько, что рукоять, не укрепленная спасительной гардой, в одно мгновение превращается в кусок детского мыла… А ведь часто одного удара бывает недостаточно — и тогда требуется нанести второй, третий, четвертый… Привычно сжимая штурмовой кинжал СС, Чжан подошел к зеркалу… Ну и что ж, ну и пусть, пусть все так, как получилось…
Но ведь он еще молод — и рано хоронить себя. Он напишет в Москву этому самому Ольшанскому, поклянется, что никак не мог спасти его возлюбленную и попросит о помощи. Тот непременно поможет ему — никак не может быть, чтобы не помог. Он, Чжан, бросит свою магию, закроет свои салоны, и, возможно, тоже займется… ну, хотя бы наукой… да, наукой. Он станет бескорыстно помогать людям — и этим расторгнет свою идиотскую сделку, заключенную в молодости. Он станет беден и счастлив, он… Нет, это был не он! Из зеркала на Чжана смотрело чужое лицо — бледное, узкое, с мертвыми, стеклянными глазами… Чжан точно знал: это было лицо человека, создавшего терракотовую армию по повелению этого сумасшедшего Шихуанди.
Томас поднял на отца заплаканные темные глаза:
— Я тоже не могу тебя здесь оставить… я боюсь за тебя, папа.
Хайнен — старший усмехнулся — ласково и гордо: вот те самые слова, которых ему, может быть, больше всего не хватало в жизни! Его мальчик, его дорогой мальчик! Но он не подал виду, что счастлив — произнес рассеянно:
— Ну что ты, сынок, чего за меня-то бояться? Чжан Чжимань ведь сказал нам тогда, что обещан темным силам лишь один человек… Он победоносно посмотрел на ошеломленного Томаса и важно прибавил: — Это значит — смертей больше не будет, вот так-то… Сразу после похорон подойду к Вибе, осведомлюсь о новых планах работы……
Чжан Чжимань вернулся в Нанкин вечерним поездом. На этих раскопках было все равно уже нечего делать. Армия, к созданию которой приложил руку нечистый? Но ее разроют и без всякой магии — разроют и будут долго недоумевать, отчего в мире болеют и гибнут люди. Эта несчастная балерина наверняка умрет — он не смог уговорить людей ее спасти. А ведь до этого случая он считал, что все в мире подчиняется ему — и вот на тебе! Оказывается — нет: досадно, погано! У дьявола много слуг — и каждый думает, что он незаменимый и единственный. Хозяин водит его за нос, а взамен кидает паршивые деньги, от которых все равно нет никакого толку на свете. Он, Чжан Чжимань, магистр черной магии, владелец двух салонов в Нанкине, солидный уважаемый человек, с мнением которого считаются самые влиятельные люди в городе, он — просто плесень, сопливый мальчик на побегушках у нечистого. Он — никто. Как там сказал толстый немец с колючими глазами? «Искусство дороже человеческой жизни»… Враки — ничуть не дороже, вон такие же деятели, похоже, поработали с этой глиняной армией.
Искусство, в жертву которому приносятся человеческие жизни, — не искусство вовсе, оно — смертоубийство, могильная вонь, забава для бесов, хотя произведения именно такого искусства всегда попадают в мировые шедевры. Едва переступив порог, Чжан кинулся к своим ящикам, принялся вытаскивать из них ножи, эсэсовские клинки, адмиральские кортики — он знал, что это спасет от черных мыслей. Любил холодное оружие — была у него эта слабость. Чжан бережно разложил свои богатства на истертом, в нескольких местах прожженном сигаретами диване — так ребенок раскладывает перед собой новые игрушки, полученные на Рождество. Ну-с, как там наши сокровища? Вот прозекторский нож — им вскрывали одного коммунистического прихвостня, много лет дурившего головы честным китайцам. Кортик, принадлежавший, по одной из версий, адмиралу Зенг Хе — тому самому, что, по последним сведениям, открыл Америку вместо Колумба… Советский нож «Разведчик» — забавная вещь, хотя не такая уж редкость. Чжан открыл верхний ящик письменного стола и достал своего любимца. Это было уникальное, потрясающее существо — Чжан боготворил его, как боготворят семидесятилетние стариканы молоденьких любовниц. Каждый раз, возвращаясь из поездки домой — в захламленную квартиру в Нанкине — он первым делом брал в руки этот нож. Дороги — длинны, скучны и давно уже ничего не приносят, кроме денег. Нож — само совершенство, утонченное могущество — чем-то походил на него самого. Он возвращал в мир Чжана гармонию и равновесие — еще ни разу не было случая, чтоб сплоховал в этом. Чжан потрогал рукоять и гарду, осторожно коснулся лезвия — какая легкость, изящество, упругость. Пижоны — коллекционеры не любят этот кинжал: говорят, слишком неудобная рукоять — давит на руку с обеих сторон, сковывает движение. Дураки, они не соображают: чудо-нож создавался не для того, чтобы резать им колбасу — его делали — с любовью, с пониманием — те, кто хорошо знал: если работаешь с живым материалом, рука не должна скользить по рукояти. От одного пустякового удара по живому человеку крови появляется столько, что рукоять, не укрепленная спасительной гардой, в одно мгновение превращается в кусок детского мыла… А ведь часто одного удара бывает недостаточно — и тогда требуется нанести второй, третий, четвертый… Привычно сжимая штурмовой кинжал СС, Чжан подошел к зеркалу… Ну и что ж, ну и пусть, пусть все так, как получилось…
Но ведь он еще молод — и рано хоронить себя. Он напишет в Москву этому самому Ольшанскому, поклянется, что никак не мог спасти его возлюбленную и попросит о помощи. Тот непременно поможет ему — никак не может быть, чтобы не помог. Он, Чжан, бросит свою магию, закроет свои салоны, и, возможно, тоже займется… ну, хотя бы наукой… да, наукой. Он станет бескорыстно помогать людям — и этим расторгнет свою идиотскую сделку, заключенную в молодости. Он станет беден и счастлив, он… Нет, это был не он! Из зеркала на Чжана смотрело чужое лицо — бледное, узкое, с мертвыми, стеклянными глазами… Чжан точно знал: это было лицо человека, создавшего терракотовую армию по повелению этого сумасшедшего Шихуанди.
Страница
90 из 113
90 из 113
