Похороны зеркала

Старик отшатнулся, зашипел, как раненый дикобраз:

— Молчи-и, молчи уж… Твоя жизнь ничего не стоит, в ничто ты и превратишься после смерти… Но я даос, а даос, чтоб очистить душу, должен загладить вину перед тем, кто пострадал от него. Что мне эти молодые мужчины: я не знал их и знать не желаю. А совершив благо обиженному мной, я спасу душу для блаженной вечности… Я стар, и я боюсь смерти… Но теперь я, наверное, перестану страшиться ее прихода, и все благодаря тому, что этот маленький убийца Шихуанди привел сюда тебя.

Янмин почувствовал, как злоба, едкая, похожая на пальцы мертвой старухи, которую он оживлял однажды в богатом селении Синь, вцепляется ему в горло:

— Нет, учитель, не перестанете… — задыхающимся голосом произнес он, с наслаждением видя, как старик вздрогнул слабыми, дрожащими членами. — Это Вы убийца, Вы, а не Шихуанди… Шихуанди, по крайней мере, не боится смотреть в глаза тем, кого он убивает.

Странное дело, после этих слов наступило облегчение — как будто выплюнул кость, застрявшую в глотке, даже злости к старику заметно поубавилось. Душу он спасет, слепой дурак! Хорошо еще, что Шихуанди уехал верхом сразу после разговора с этим идиотом, а то сейчас наверняка бы почуял неладное. Янмин повернулся и быстро пошел прочь — туда, где, в ожидании его, нетерпеливо переминались колесничии…

Способ был действительно распространенный. Но Янмин никогда не читал книг по магии, считая это чтение изменой себе, своей интуиции. Не собирался ничего читать и теперь: что ни говори, ему был брошен вызов — и он принял его. В Чартжоу — село, где издавна жили маги, занимающиеся изготовлением глиняных «бродяжек» (в других местах их называли «близнецами») поехал не столько для себя, сколько для Шихуанди и его шпионов: надо же было показать, что вот он, мол, не сидел без дела, а приобрел немалый опыт. Что ж, пришлось тащиться в такую даль, да еще жить в чудовищных условиях: нельзя же, в самом деле, было раскрывать карты перед этими провинциалами.

Приехав в село под вечер, Янмин подошел к магу, которого ему рекомендовали как лучшего специалиста в «деле молчания», сказал, что идет издалека, что устал и хотел бы на некоторое время остановиться в селе. Он согласен выносить глину, обмывать мертвых и делать все остальное, что потребуется, всего только за одну, ну, может, за две, чашки риса в день. Собственно, он мог бы ничего не говорить, а мычать, как глухонемой: еще издали, увидев беспокойный взгляд, которым смерил его «глиняный» маг, он понял, что будет принят на работу — подмастерьев для черной работы, видимо, не хватало и здесь. Он проработал день, два, три — просто потому, что хотел отдохнуть и забыться за нехитрым делом. Село не занималось высоким искусством — оно зарабатывало деньги. Никакого опыта тут приобрести было нельзя. Местные маги просто-напросто наладили массовое производство «бродяжек», умело используя моду на такие вещи, ими же созданную: приятно, что ни говори, когда в «комнате предков» у тебя лежит не бумажная табличка с могилы, а стоит глиняная фигура умершего, к тому же, по уверению профессионалов, способная ожить в любую минуту. Каждый маг делал по два, по три «бродяжки» в день: благо, заказчиков хватало с избытком. Янмину сделалось завидно — какая беспечность в головах, какая ветреная дурь! Он месил глину и ругался про себя крепкими солдатскими словами. Чертова столица, будь ты проклята! Здесь, в селе, люди не имели тайн друг от друга. С лица привезенного трупа маг снимал маску, и, пока родственники умершего, сидя в сельском «доме странников» (достаточно приличном, к слову сказать) ожидали результата своей поездки, он неуклюже лепил из глины тело будущего «бродяжки».

В целом все делалось точно так же, как описывал Лян Аин. Во всем этом была какая-то бездарность, темнота, ужас — смешным казалось даже думать, что нелепые пустобрюхие «бродяжки» могут когда-нибудь ожить, но никто, кажется, и не хотел, чтоб они оживали. Вечером третьего дня Янмин сложил и сунул в свой холщовый мешок потемневшую от пота рубаху и убрался восвояси. Он вернулся в Сяньян загорелый и злой. Если маг не надеется на себя, на свою силу — он не маг, а дерьмо, трупный червь, недоумок… Янмин, в отличие от всех них, надеялся на себя — больше было не на кого. Утром следующего дня он отправился в подвал городского суда, куда свозили неопознанных покойников, нарочно выбрал самый разложившийся женский труп — такой, что нельзя было разобрать черт лица — и принялся за работу. Его, гадальщика на костях, впервые в жизни рвало от трупного запаха, пока на лице девушки — изодранном, с застывшими кровоподтеками — обсыхала глина. Лицо было обыкновенным, мертвым — с впалыми глазницами и раскрывшимся ртом — зато родинки — их на теле было множество — проступали так ясно, как в обмелевшей реке проступает дно. Янмин смотрел на эти родинки. Неумело, как ребенок, впервые прикоснувшийся к глине, он вылепил тело — очень мало похожее на то, что лежало перед ним.