Добавить в моё избранное
338 мин, 5 сек 13791
Скольких еще таких начальничков, Бог даст, переживем…
В то же время, когда, лязгая цепями, с хриплыми стонами затихал смрадный барак, под завязку набитый измученными непосильной работой «воспитуемыми», в щедро протопленной просторной гостиной, ярко освещенной несчитанными, с тихим потрескиванием оплывающими свечами, нервно теребя никак не желающее собираться в складку туго натянутое изумрудное сукно ломберного стола, жарко разглагольствовал новоиспеченный начальник тюрьмы.
Если бы не набегающая на макушку, бриллиантово поблескивающая бисеринками испарины, зеркально-гладкая плешь, в которую плавно перетекал высокий, без единой морщинки лоб мыслителя, ему никак нельзя было дать его тридцать восемь лет. Горящие юношеским азартом глаза, свежий румянец на тщательно обритых щеках, ладная, пока лишь едва заметно поплывшая в талии фигура, затянутая в сюртук дорогого сукна, пошитый на заказ именитым столичным портным, выгодно отличали нынешнего тюремного инспектора от его предшественника, угрюмо сгорбившегося над пустым фужером с другой стороны стола.
— И все же, дражайший Павел Афанасьевич, — скребущий обивку столешницы зеркально отполированный ноготь все же сумел оставить на ней заметный след, — весь известный мне исторический опыт позволяет мне сделать единственно верное заключение, что страх… Да-с! — пальцы холеной ладони судорожно сжались в кулак, гулко бухнувшей по массивному столу, заставляя подпрыгнуть стоявшие на нем бокалы, — только страх, и ничто иное способен держать в узде каторгу! И я, попомните мое слово, заставлю это отребье рода человеческого трепетать только от одного упоминания моего имени!
Однако отставной инспектор, к кому, собственно, в первую очередь и была обращена эта пламенная речь преемника, в отличие от подобострастно внимавших гостей, непочтительно зевнул, показав кривоватые, до ядовитой желтизны прокуренные дрянные зубы и оживился лишь тогда, когда привезенный с собой столичным чиновником вышколенный официант до кроев наполнил его опустевший фужер.
Предпочтя не заметить столь откровенное манкирование приличиями, — по всему видно, пропал человек безвозвратно, и взять с него боле нечего, — Солодников, горделиво поправив и без того безупречно ровно приколотый к петлице орден Святого Владимира четвертой степени и напыщенно продолжил:
— Господом нашим Иисусом Христом клянусь, — он порывисто перекрестился на висящую в красном углу большую икону в благородно потемневшем серебряном окладе, под которой теплилась икона, — я, дамы и господа, наведу примерный порядок в этом гадюшнике!
Шелестя пышными юбками и белея полными оголенными руками, окольцованными тяжелыми золотыми браслетами, две известные кумушки, по последней моде затянутые в негнущиеся корсеты, — законные супруги местного лесоторговца и управляющего заводом, пристроившись на банкетке у пышущей жаром изразцовой печи, увлеченно перемывали кости свежему персонажу:
— Вы только гляньте, Аполлинария Серафимовна, каков мужчина, — вполголоса восторгалась пышная юная блондинка на ухо уже явно разменявшей пяток десяток соседке. — Огонь. Я так прям и млею. Такой, глядишь, и впрямь каторгу под себя подомнет.
— А вот мы третьего дня с Иван Иванычем на раут в губернское собрание были ангажированы, и слыхала я там, милейшая Пелагея Карповна, — укоризненно поджала ярко подведенные старшая, тертая жизнью товарка, — наворотил в столице дел этот самый Петр Васильевич, за что, собственно говоря, к нам аж высочайшим указанием сослан на исправление. То-то ныне и петушится.
— И чем же, чем он таким ужасным проштрафился? — изнывающая от любопытства девица полыхнула алым румянцем, словно ненароком поймав откровенный взгляд кавалера.
Однако чем дольше она слушала не предназначенный для чужих ушей сипловатый шепот, тем больше бледнела, округляя наливающиеся неподдельным ужасом глаза, а затем и вовсе, судорожно икнув, зажала рот ладонью, сорвалась с банкетки, насквозь вихрем пролетела гостиную, с размаха оглушительно бабахнув тяжелой дверью нужника.
— Должно быть печку рановато прикрыли. Угаром так и тянет, — нарочно шумно потянув носом и ловко пряча под раскрытым веером злорадную ухмылку, пояснила в ответ на удивленные взгляды обернувшихся мужчин довольная собой старая сплетница, сама того не ведая, насколько истина была ужаснее самых ее жутких домыслов.
… До рудника руки главного тюремного инспектора, как и было им клятвенно обещано, принявшегося лютовать едва ли не с первого дня вступления в должность, дошли лишь к средине ненастно-вьюжного февраля.
И без того слабый здоровьем расстрига еще с осени, захлебываясь мокрым беспрерывным кашлем, стал особо жаловаться на невыносимую боль в груди. К тому злополучному, впрочем, с утра вроде ничем не примечательному дню, истаявший, словно восковая свеча Федор уже с трудом таскал ноги, и Ефим почитай, как недель пять вкалывал за двоих, умудряясь нарубить по две сотни тачек за смену.
В то же время, когда, лязгая цепями, с хриплыми стонами затихал смрадный барак, под завязку набитый измученными непосильной работой «воспитуемыми», в щедро протопленной просторной гостиной, ярко освещенной несчитанными, с тихим потрескиванием оплывающими свечами, нервно теребя никак не желающее собираться в складку туго натянутое изумрудное сукно ломберного стола, жарко разглагольствовал новоиспеченный начальник тюрьмы.
Если бы не набегающая на макушку, бриллиантово поблескивающая бисеринками испарины, зеркально-гладкая плешь, в которую плавно перетекал высокий, без единой морщинки лоб мыслителя, ему никак нельзя было дать его тридцать восемь лет. Горящие юношеским азартом глаза, свежий румянец на тщательно обритых щеках, ладная, пока лишь едва заметно поплывшая в талии фигура, затянутая в сюртук дорогого сукна, пошитый на заказ именитым столичным портным, выгодно отличали нынешнего тюремного инспектора от его предшественника, угрюмо сгорбившегося над пустым фужером с другой стороны стола.
— И все же, дражайший Павел Афанасьевич, — скребущий обивку столешницы зеркально отполированный ноготь все же сумел оставить на ней заметный след, — весь известный мне исторический опыт позволяет мне сделать единственно верное заключение, что страх… Да-с! — пальцы холеной ладони судорожно сжались в кулак, гулко бухнувшей по массивному столу, заставляя подпрыгнуть стоявшие на нем бокалы, — только страх, и ничто иное способен держать в узде каторгу! И я, попомните мое слово, заставлю это отребье рода человеческого трепетать только от одного упоминания моего имени!
Однако отставной инспектор, к кому, собственно, в первую очередь и была обращена эта пламенная речь преемника, в отличие от подобострастно внимавших гостей, непочтительно зевнул, показав кривоватые, до ядовитой желтизны прокуренные дрянные зубы и оживился лишь тогда, когда привезенный с собой столичным чиновником вышколенный официант до кроев наполнил его опустевший фужер.
Предпочтя не заметить столь откровенное манкирование приличиями, — по всему видно, пропал человек безвозвратно, и взять с него боле нечего, — Солодников, горделиво поправив и без того безупречно ровно приколотый к петлице орден Святого Владимира четвертой степени и напыщенно продолжил:
— Господом нашим Иисусом Христом клянусь, — он порывисто перекрестился на висящую в красном углу большую икону в благородно потемневшем серебряном окладе, под которой теплилась икона, — я, дамы и господа, наведу примерный порядок в этом гадюшнике!
Шелестя пышными юбками и белея полными оголенными руками, окольцованными тяжелыми золотыми браслетами, две известные кумушки, по последней моде затянутые в негнущиеся корсеты, — законные супруги местного лесоторговца и управляющего заводом, пристроившись на банкетке у пышущей жаром изразцовой печи, увлеченно перемывали кости свежему персонажу:
— Вы только гляньте, Аполлинария Серафимовна, каков мужчина, — вполголоса восторгалась пышная юная блондинка на ухо уже явно разменявшей пяток десяток соседке. — Огонь. Я так прям и млею. Такой, глядишь, и впрямь каторгу под себя подомнет.
— А вот мы третьего дня с Иван Иванычем на раут в губернское собрание были ангажированы, и слыхала я там, милейшая Пелагея Карповна, — укоризненно поджала ярко подведенные старшая, тертая жизнью товарка, — наворотил в столице дел этот самый Петр Васильевич, за что, собственно говоря, к нам аж высочайшим указанием сослан на исправление. То-то ныне и петушится.
— И чем же, чем он таким ужасным проштрафился? — изнывающая от любопытства девица полыхнула алым румянцем, словно ненароком поймав откровенный взгляд кавалера.
Однако чем дольше она слушала не предназначенный для чужих ушей сипловатый шепот, тем больше бледнела, округляя наливающиеся неподдельным ужасом глаза, а затем и вовсе, судорожно икнув, зажала рот ладонью, сорвалась с банкетки, насквозь вихрем пролетела гостиную, с размаха оглушительно бабахнув тяжелой дверью нужника.
— Должно быть печку рановато прикрыли. Угаром так и тянет, — нарочно шумно потянув носом и ловко пряча под раскрытым веером злорадную ухмылку, пояснила в ответ на удивленные взгляды обернувшихся мужчин довольная собой старая сплетница, сама того не ведая, насколько истина была ужаснее самых ее жутких домыслов.
… До рудника руки главного тюремного инспектора, как и было им клятвенно обещано, принявшегося лютовать едва ли не с первого дня вступления в должность, дошли лишь к средине ненастно-вьюжного февраля.
И без того слабый здоровьем расстрига еще с осени, захлебываясь мокрым беспрерывным кашлем, стал особо жаловаться на невыносимую боль в груди. К тому злополучному, впрочем, с утра вроде ничем не примечательному дню, истаявший, словно восковая свеча Федор уже с трудом таскал ноги, и Ефим почитай, как недель пять вкалывал за двоих, умудряясь нарубить по две сотни тачек за смену.
Страница
45 из 99
45 из 99
