Добавить в моё избранное
338 мин, 5 сек 13812
А беглый, еле волоча ноги, часто оступаясь и падая, так упорно брел лишь потому, что остатками трезвого разума все еще сознавал — он живет, пока движется.
… Рослый, под два пуда весом, самец росомахи обходил свои необъятные, в полтысячи квадратных верст, охотничьи владения. За пять лет жизни ему так и не пришлось ни разу встретится с человеком и он, толком не понимая с кем имеет дело, второй день шел по пятам за странным двуногим зверем, подгадывая подходящий момент для нападения. Хищник, будучи отличным охотником, в отличие от своей будущей жертвы, от голода вовсе не страдал. Да и двуногий противник отнюдь не пугал его, потому как росомахи от рождения не знают страха. Однако он был тертым бойцом. Росомахе уже приходилось в качестве добычи брать молодых лосей, а также насмерть биться как с матерой рысью, так и громадной медведицей, и потому жизнь научила холодной расчетливой осторожности.
Ночью, когда двуногий, казалось, должен был оставаться совсем беззащитным, он окружал себя жгучим огнем, таким же, как тот, что летом, во время сухих гроз, за считанные часы превращал огромные пространства полного жизни леса в отвратительно смердящее мертвое пепелище. Так как палящие языки пламени были категорически не по вкусу росомахе, и он безошибочным охотничьим чутьем улавливал немочь так бесцеремонно вторгшегося на его землю чужака, то отважился атаковать во время дневной охоты из засады на дереве.
Пробудившийся с первыми проблесками зари от короткого лихорадочного забытья, которое даже с натяжкой сложно было назвать полноценным сном, Ефим, корчась от нестерпимых голодных резей в утробе, раскидал разложенные вкруг места ночевки еще чадящие синим едким дымком обугленные ветки, освобождая себе путь к журчащему в неглубокой ложбинке ручейку. Затем, перевалившись на здоровый правый бок, сполз к воде и долго глотал студеную, заставляющую заходиться зубы воду, стараясь обмануть бунтующие без еды внутренности. Напившись, он бессильно отвалился на хрустящую подушку из полегшей прошлогодней травы, сквозь которую уже робко пробивалась юная зеленая поросль, и долго всматривался в светлеющее небо, перечеркнутое от края до края размытыми облачными полосами. А с грехом пополам отдышавшись, загадал, что либо сегодня добудет себе пропитание, либо до следующего рассвета уже не доживет.
Когда над горизонтом, крася верхушки деревьев в цвет свежей крови, показался краешек солнца, Ефим невероятным усилием воли заставил себя подняться, покачиваясь на подламывающихся от слабости ногах, и повернувшись спиной к восходу, медленно поплелся вдоль ручья, стараясь миновать непроходимые завалы из вековых деревьев, вывернутых с корнями зимними бурями.
Понимая, что упустил возможность поймать зверя или птицу, и теперь уже не в силах это сделать, Ефим решил сосредоточиться на воде и выловить хоть малую захудалую рыбешку. Он бы с превеликим удовольствием зажарил бы и пару лягушек, либо гадюку, но весна пока не вступила в свои права и гады еще почивали по норам в крепкой зимней спячке. Теперь же беглый до рези в глазах всматривался в бликующую под лучами низкого солнца, прозрачную до самого выстланного прошлогодней листвой дна, воду, понимая с перехватывающим горло отчаянием, что ручей мертв. А когда Ефим, которому под ближайшей корягой вдруг почудилось движение, резко подался вперед, на него сверху, стремясь с одного удара перебить хребет в основании шеи, обрушилась росомаха.
Если бы зверь прыгнул всего на миг раньше, то наверняка легко убил бы не ожидавшую нападения добычу, однако человек неожиданно пригнулся и могучие лапы, лишь скользнули по спине, будто стальными кинжалами вспарывая когтями грубое сукно армяка и сбивая жертву в воду. Ефим не успел даже глазом моргнуть, как кувыркнувшись через голову, растянулся меж близких берегов, к его счастью неглубокого ручья. Захлестнувшая лицо ледяная волна лишила и без того находящегося на грани потери рассудка беглеца возможности видеть и дышать. Однако и промазавшая росомаха, извиваясь в полете, с шумным плеском боком ухнула в воду.
Так случилось, что противники одновременно очухались после не сложившийся атаки, вскакивая на топнувшие в мягком илистом дне ноги. На несколько бесконечных мгновений, отмеряемых гулкими ударами бешено колотящего в груди у Ефима сердца, они застыли в паре аршин друг от друга пылая горящими злобной ненавистью глазами. Затем, яростно хрюкнув, зверь оскалил чудовищного вида грязно-желтые, все в пенящейся слюне, клыки, и осев на широко, по паучьи расставленных лапах, стремительно прыгнул.
Случись схватка хотя бы за неделю до этого рокового дня, то двужильному каторжнику хватило одного удара чугунного кулака, чтобы отправить лесного дьявола прямиком в преисподнюю. Однако обессиленный голодом беглец, успевая лишь вцепиться в его шерсть у горла, вновь опрокинулся на спину, как пушинка снесенный с ног двухпудовым, словно в упор выпущенным из «единорога», живым ядром.
… Рослый, под два пуда весом, самец росомахи обходил свои необъятные, в полтысячи квадратных верст, охотничьи владения. За пять лет жизни ему так и не пришлось ни разу встретится с человеком и он, толком не понимая с кем имеет дело, второй день шел по пятам за странным двуногим зверем, подгадывая подходящий момент для нападения. Хищник, будучи отличным охотником, в отличие от своей будущей жертвы, от голода вовсе не страдал. Да и двуногий противник отнюдь не пугал его, потому как росомахи от рождения не знают страха. Однако он был тертым бойцом. Росомахе уже приходилось в качестве добычи брать молодых лосей, а также насмерть биться как с матерой рысью, так и громадной медведицей, и потому жизнь научила холодной расчетливой осторожности.
Ночью, когда двуногий, казалось, должен был оставаться совсем беззащитным, он окружал себя жгучим огнем, таким же, как тот, что летом, во время сухих гроз, за считанные часы превращал огромные пространства полного жизни леса в отвратительно смердящее мертвое пепелище. Так как палящие языки пламени были категорически не по вкусу росомахе, и он безошибочным охотничьим чутьем улавливал немочь так бесцеремонно вторгшегося на его землю чужака, то отважился атаковать во время дневной охоты из засады на дереве.
Пробудившийся с первыми проблесками зари от короткого лихорадочного забытья, которое даже с натяжкой сложно было назвать полноценным сном, Ефим, корчась от нестерпимых голодных резей в утробе, раскидал разложенные вкруг места ночевки еще чадящие синим едким дымком обугленные ветки, освобождая себе путь к журчащему в неглубокой ложбинке ручейку. Затем, перевалившись на здоровый правый бок, сполз к воде и долго глотал студеную, заставляющую заходиться зубы воду, стараясь обмануть бунтующие без еды внутренности. Напившись, он бессильно отвалился на хрустящую подушку из полегшей прошлогодней травы, сквозь которую уже робко пробивалась юная зеленая поросль, и долго всматривался в светлеющее небо, перечеркнутое от края до края размытыми облачными полосами. А с грехом пополам отдышавшись, загадал, что либо сегодня добудет себе пропитание, либо до следующего рассвета уже не доживет.
Когда над горизонтом, крася верхушки деревьев в цвет свежей крови, показался краешек солнца, Ефим невероятным усилием воли заставил себя подняться, покачиваясь на подламывающихся от слабости ногах, и повернувшись спиной к восходу, медленно поплелся вдоль ручья, стараясь миновать непроходимые завалы из вековых деревьев, вывернутых с корнями зимними бурями.
Понимая, что упустил возможность поймать зверя или птицу, и теперь уже не в силах это сделать, Ефим решил сосредоточиться на воде и выловить хоть малую захудалую рыбешку. Он бы с превеликим удовольствием зажарил бы и пару лягушек, либо гадюку, но весна пока не вступила в свои права и гады еще почивали по норам в крепкой зимней спячке. Теперь же беглый до рези в глазах всматривался в бликующую под лучами низкого солнца, прозрачную до самого выстланного прошлогодней листвой дна, воду, понимая с перехватывающим горло отчаянием, что ручей мертв. А когда Ефим, которому под ближайшей корягой вдруг почудилось движение, резко подался вперед, на него сверху, стремясь с одного удара перебить хребет в основании шеи, обрушилась росомаха.
Если бы зверь прыгнул всего на миг раньше, то наверняка легко убил бы не ожидавшую нападения добычу, однако человек неожиданно пригнулся и могучие лапы, лишь скользнули по спине, будто стальными кинжалами вспарывая когтями грубое сукно армяка и сбивая жертву в воду. Ефим не успел даже глазом моргнуть, как кувыркнувшись через голову, растянулся меж близких берегов, к его счастью неглубокого ручья. Захлестнувшая лицо ледяная волна лишила и без того находящегося на грани потери рассудка беглеца возможности видеть и дышать. Однако и промазавшая росомаха, извиваясь в полете, с шумным плеском боком ухнула в воду.
Так случилось, что противники одновременно очухались после не сложившийся атаки, вскакивая на топнувшие в мягком илистом дне ноги. На несколько бесконечных мгновений, отмеряемых гулкими ударами бешено колотящего в груди у Ефима сердца, они застыли в паре аршин друг от друга пылая горящими злобной ненавистью глазами. Затем, яростно хрюкнув, зверь оскалил чудовищного вида грязно-желтые, все в пенящейся слюне, клыки, и осев на широко, по паучьи расставленных лапах, стремительно прыгнул.
Случись схватка хотя бы за неделю до этого рокового дня, то двужильному каторжнику хватило одного удара чугунного кулака, чтобы отправить лесного дьявола прямиком в преисподнюю. Однако обессиленный голодом беглец, успевая лишь вцепиться в его шерсть у горла, вновь опрокинулся на спину, как пушинка снесенный с ног двухпудовым, словно в упор выпущенным из «единорога», живым ядром.
Страница
65 из 99
65 из 99
