Антропофаг

Острее всего запомнился Петру первый попавшийся на его удочку будочник. Тогда, не решаясь выпускать подставного для дебюта сразу в центре столицы, его на нарочно нанятом извозчике вывезли на пробу к дальней рогатке, преграждающей тракт, ведущий в столицу из Москвы. Высадившийся из потрепанной, отвратительно скрипящей и опасно потрескивающей на ходу коляски, ряженый под загулявшего крестьянина чиновник по особым поручениям, на ходу припоминая известные с детства песни, не меньше четверти часа горланил их, шатаясь туда-сюда вдоль заставы, пока, наконец, из полосатой будки не соизволил выползти заспанный служивый.

Пожилой солдат в мятой со сна длиннополой шинели, мелко перекрестив широко раззявленный в сладком зевке рот и распушив свалявшиеся седые усы, лениво поманил к себе пальцем вошедшего во вкус Петра:

— А ну-ка, едрена кочерыжка, подь сюды, балагур.

Ряженый чиновник, которого колотила нервная дрожь, ухватившись за полосатую, давно не крашеную рогатку, словно ему сложно было устоять на ногах, задиристо отмахнулся:

— Сено к лошади не ходит. Тебе надо, так сам и иди.

— Давай-давай, шевелись, а то стрельну, — невозмутимо отозвался солдат.

— Из чего стрельнешь-то? Ты ж ружье проспал, — продолжил, было, перепалку Сошальский, однако, уже понимая, что заигрался, примирительно поднял руки и, нарочито покачиваясь, неверным шагом двинулся к солдату.

Тот, неожиданно твердой рукой прихватил дебошира за ворот и затолкал внутрь тесной, насквозь пропитанной остро щекочущим ноздри духом квашеной капусты и прокисшей кожи, будки. Притиснув Петра к дощатой стене в щели меж сундуком, плоская крышка которого исполняла роль стола и закинутой выношенным армяком лавкой, будочник сноровисто пробежался пальцами по его карманам, выуживая внушительную пачку ассигнаций.

— Ого! — алчно блеснули глубоко посаженные глаза солдата. — Да ты, едрена кочерыжка, богач. — Он отступил на шаг и, невольно оглянувшись, хотя кроме него и Сошальского в будке просто никто бы не поместился, ловко пересчитал шелестящие кредитки. — Признавайся, у кого спер, а?

— Да ты, служивый, никак ополоумел? — с лихорадочным ознобом ощущая, что жертва заглотила наживку, делано возмутился ряженый. — Мои это деньги, кровные. Давеча двух жеребцов продал, вот и гуляю, пока есть на что.

— Как-то ты, едрена кочерыжка, на цыгана не больно-то походишь, чтоб лошадей воровать, — продолжая нервно озираться, съязвил будочник и вдруг, напряженно подобравшись, угрожающе рыкнул: — Коли хочешь жить, олух царя небесного, беги отседова, куды глаза глядят и дорогу обратно забудь.

— А деньги как же? — уже перестав играть пьяного, вкрадчиво поинтересовался напрягшийся чиновник, но ослепленный близостью добычи солдат не замечая перемены и выхватывая из голенища нож, неистово заревел: — Ах ты, вша поганая, едрена кочерыжка! Вон пошел, пока кишки не выпустил!

Пока будочник бесновался, не на шутку струхнувший молодой человек изо всех сил барабанил кулаком по ходуном ходившей хлипкой стене за спиной и в ответ на его зов словно двое из ларца внутрь вломились два одинаковых, будто близнецы, поручика. Действуя споро и слажено, они без лишних слов скрутили опешившего солдата и выволокли его наружу. Следом за ними на ослабевших ногах, по-простецки утирая взопревший лоб рукавом, выбрался и успешно прошедший первое крещение улицей чиновник по особым поручениям.

За полуночным ужином в небольшой спаленке, примыкавшей к кабинету обер-полицмейстера, довольный Иван Васильевич, лично подливал в бокал Петра Ильича шампанское, к которому генерал-лейтенант пристрастился еще в боевой молодости. А на робкий вопрос, какова же будет судьба злосчастного будочника, небрежно отмахнулся:

— Получит свою сотню-другую шомполов, да службу править будет там, где Макар телят не пас, и всю оставшуюся жизнь молиться, что так легко отделался.

А под утро, едва добравшемуся до кровати Сошальскому, приснился кошмар. Подобные сны начали изводить его ночами еще задолго до отбытия в столицу. В тех кошмарах он поначалу перевоплощался в надрывающего под землей каторжника, затем в истязающего своих жертв палача. В этот же раз он, с небывалой явью спасался от погони, с еловым шестиком скача по несущимся в черной кипящей воде, так и норовящим вывернуться из-под ног ноздреватым льдинам. А когда до песчаного обреза берега оставалось всего-то пара аршин, то нестерпимой болью, — Петр аж тоненько пискнул во сне, — так ему ожгло бок и руку слева.

Молодой человек, разметавшись в кровати, мучительно пытался вырваться из липких пут морфея, но тот и не думал отпускать из зыбкого мира жутких грез. В нем терзаемый непереносимым, выворачивающим наизнанку голодом израненный беглец продирался сквозь непроходимую таежную чащу, тщетно пытаясь добыть себе хоть какое-нибудь пропитание. Апогеем же кошмара стала схватка с напавшим со спины лесным дьяволом.