Антропофаг

Да вот все глазам своим поверить никак не мог. Это ж надо так-то, а? Я ж всякой надежи на отмщение давным-давно лишился, а он вот так взял, да и сам в мои руки заявился. Чудеса, да и только.

А, Ефим, мертвея, наконец, поймал тот самый, с самого начала дознания бередящий его душу призрак из давнего, казалось, давно похороненного прошлого — он узнал искалеченного главаря. Перед ним люто сверкая нелепо перекошенными глазами, торжествующе кривил нитки побелевших губ, воскресший мертвец, каторжанский «Иван», с которым Ефиму пришлось схлестнуться в первую же ночь в остроге, и кого, по свидетельствам очевидцев насмерть запороли по приказу главного тюремного инспектора. Словно вырвавшийся из преисподней свирепый и беспощадный демон, алкал он неутоленной мести.

Как-то сразу, с ледяной обреченностью осознав, что вот из этой петли, куда он по собственной воле сдуру сунул голову, — ему ж и в кошмарном сне не могла привидеться эдакая встреча, — живым уж точно не выбраться, Ефим, глубоко погрузив руки в карманы и сгорбившись, с тоскливым изумлением воскликнул:

— Да почто ж сатана тебя из гиены-то огненной на мою голову ослобонил?

— Во! — неподдельно оживился «Иван», ткнув в него кривым после давнего перелома пальцем. — Дело говоришь! Так оно и было, — припадая на покалеченную ногу, он шагнул ближе к Ефиму. — Чай еще не запамятовал, собака, как в нашем остроге-то мертвяков, в больничке преставившихся хоронили? — его еще минуту назад изжелта-бледное лицо набрякло от прихлынувшей темной крови. — По глазам твоим паскудным вижу — помнишь, подлюга. Им молотом пудовым башки, будто гнилые орехи, кололи. Вот! Любуйся пес! — тыча пальцем в безобразный пузырь у левого виска, истерично завизжал «Иван» подскочив к беглецу вплотную. — А моя-то, — торжествующе захохотал он, брызгая слюной, — крепкой оказалась!

Отсмеявшись, бывший «Иван», а ныне всесильный разбойничий главарь, по прозвищу Давленный, вернулся в кресло и, с маху отвалившись на печально пискнувшую спинку, не отрываясь, жадными глотками, осушил предусмотрительно налитый вывернувшимся из какого-то дальнего угла прислуживающим за столом мальцом, который, к тому же поспел еще и промокнуть пролитое по столу вино. С удовлетворенным вздохом он отставил опустевший бокал, тут же вновь наполненный вездесущим служкой, и утомленно прикрыв глаза воспаленными веками, бесстрастно приговорил Ефима.

— Значиться так, Горбатый, — монотонно, словно распоряжаясь заколоть свинью к празднику, пробурчал Давленный, — выведи-ка эту падаль на канал, да накроши топриком меленько. А башку евоную сюды верни. Я ее засушу и когда хандра вдруг приключится, любоваться на нее буду, да веселиться.

— Дык это мы с нашим удовольствием, — задорно отозвался едва видный из-за стола коренастый горбун с невообразимо широкими плечами, в которые до середины затылка ушла маленькая, бугристая, как продолговатая картофелина, голова. — Топориком мы зараз, топориком мы обожаем-с.

Залихватски тяпнув стопку и осадив ее содержимое скользким соленым огурчиком, выуженным короткими волосатыми пальцами из глиняной миски, он сполз со скамьи и потешно переступая короткими кривыми ножками, неторопливо подошел к оцепеневшему Ефиму, судорожно отыскивающего и не находящего ни одного пути к спасению. Привставши на носках, — а ростом, не дотягивающий и до двух аршин горбун, был на целую голову ниже приземистого беглого, — с жадным любопытством заглянул в помертвевшие глаза жертвы. Затем, хищно оскалившись, неуловимым движением двинул Ефиму под ложечку каменным кулаком, а когда тот, задохнувшись, переломился в поясе, тут же закрутил ему руки за спину.

Не в силах разогнуться и шалея от боли в вывернутых руках, Ефим напрягся, пытаясь высвободиться из мертвой хватки, но, не тут то было. Впервые после проведенного под землей десятилетия он оказался слабее соперника. Казалось, что легче было пальцами порвать полупудовые кандалы, чем разомкнуть стальной захват горбатого чудовища. А тем временем главарь, с довольной усмешкой смакуя вино, которое он называл диковинным словом «шампаньское», остановил горбуна, уже, было, поволокшего Ефима за порог:

— А ну-кась, погодь, — привлекая его внимание, пристукнул Давленный кулаком по столу. — Припомнилось мне, при нем вещица одна занятная была. Глянь-ка, что там, у него на груди?

Горбатый, недолго думая, одной рукой продолжая гнуть обреченного к земле, второй рванул ворот его рубахи, обнажая грудь. Увесистое распятие, отлитое из пожалованной самим покойным генералом Багратионом полтины, впоследствии изувеченной осколком французского снаряда на Бородинском поле, вывалилось на всеобщее обозрение. И тут же вездесущий малец-прислужник, мелким бесом крутнувшийся мимо, молниеносным движением оборвал с шеи Ефима заветный талисман и с подобострастным поклоном поднес главарю. Тот же, злорадно оскалившись, глумливо попробовал потемневшее от времени серебро на зуб.