Добавить в моё избранное
338 мин, 5 сек 13835
Так как душегубские намерения горбатого не оставляли никаких сомнений, то один из солдат-будочников, оказавшийся ближе всего к нему, жестко предостерег:
— Брось топор немедля! А то щас стрельну! Ишь, чего, варнак, удумал!
Однако резво развернувшийся к непрошеным гостям громила даже не подумал опустить свое оружие, по виду и размерам больше походящее не на мирный плотницкий инструмент, а на бердыш стрельца времен Ивана Грозного, и разъяренно взревел:
— А-а-а! Канальи! Тоже смерти ищите?! Ну, так ныне же и найдете! Всех в мелкую окрошку покрошу!
Легко, словно пушинку вертя над головой со свистом режущий воздух тяжеленный топор, он, будто вставший на дыбы обезумевший медведь наступал на отходящих в замешательстве полицейских, пока не громыхнул оглушительный ружейный выстрел. Выпущенная солдатом пуля, несмотря на то, что он стрелял, считай в упор, тем не менее, лишь выбив яркую искру из лезвия, с металлическим звяком ушла в темноту. А предусмотрительно отскочивший в сторону Сошальский, перекрывая рев горбуна, во все горло заорал:
— Не стрелять! Живьем брать паскуду! Живьем!
Опомнившиеся полицейские мигом окружили юлой вертящегося лиходея, так и норовящего достать кого-нибудь из них смертоносным железом. Отвлекая безумца, жандармы по очереди разрядили свои пистолеты, целясь над его головой, а солдаты, умело орудуя ружейными прикладами, сначала выбили у него топор, а затем оглушили точным ударом в затылок.
Забытый же в суете приговоренный, как только не успевший довести до конца свое дело палач бросился на полицейских, упал на бок и, ловя момент, тихонько пополз в тень, по пути избавляясь от пут на руках. А когда прибрежные кусты прикрыли его, то пригнувшись, будто под обстрелом, со всех ног припустил в спасительную тьму.
Глава 6. Демон.
Впервые в жизни Ефим подлинно доходил. Эта промозглая городская осень, оказавшаяся не в пример злее сибирской, окончательно его доконала. Так худо ему не было даже в тайге, где после ухода с каторги, до пяти дней приходилось продираться сквозь непроходимую чащу, не имея маковой росинки во рту.
Бес, попутавший Ефима податься в столицу и, вопреки всем препонам доведший до цели безрассудного путешествия, там же, будто в насмешку, по своей бесовской привычке и бросил, напоследок выдав прямиком в руки заклятого врага. Лишь чудо, а иначе и представить случившееся, позволило беглому в очередной раз оставить с носом костлявую. За считанные мгновенья до того, как не ведающий милосердия топор горбатого душегуба должен был отсечь ему голову, чтобы потом она была доставлена для потехи главарю всех столичных лиходеев по прозвищу Давленный, давнему, еще с каторги, недругу Ефима, откуда ни возьмись, нагрянул полицейский отряд.
Горбун до того обезумел от предвкушения близкой крови, что не задумываясь бросился на попытавшихся остановить его стражей порядка, а Ефим, в своем положении беспаспортного беглеца не имеющий ни малейшего желания знаться, пусть даже и с избавившей его от неминуемой смерти полицией, воспользовавшись счастливым случаем под шумок сбежал. Однако за мгновенье до того как он, под прикрытием густой поросли, со всех ног припустил вдоль берега, в его памяти отчего-то отчетливо отпечаталось неожиданно юное лицо командира полицейского отряда.
Пробежав в кромешной тьме версты полторы, поминутно запинаясь о торчащие из земли корни, обрываясь в тухлую воду и по колено ухая в какие-то норы, задыхающийся Ефим с выскакивающим из груди, готовым лопнуть сердцем, забился глубоко под мостки. Когда же, наконец, у него перестало жарко печь за грудиной, в глазах погасли пылающие круги, и вернулась способность соображать, беглец с тянущей болью ощутил зияющую внутри пустоту. Ему показалось, что малолетний карманник, сорвавший с шеи заговоренный нательный крест, с которым Ефим не расставался с момента изготовления, вместе с ним выдрал из него душу. Словно в один миг растаяла невидимая защитная кольчуга и он, голый и безоружный оказался в центре яростной, не на жизнь, а на смерть, схватки.
В своем убежище Ефим досидел до предрассветной серости. Когда же сея на него колючую труху, заходили над головой гнилые расшатанные доски под ногами редких в этот ранний час прохожих, выбрался на подмостки и, поминутно воровски озираясь, наугад побрел, куда глаза глядят…
Последнюю неделю лета и начало с первых же дней зарядившей обложными бесконечными дождями осени, Ефим с грехом пополам перекантовался на Охте, по мелочам приворовывая на пропитание с огородов и летних кухонь состоятельных дач, пустующих без хозяев, из-за затянувшейся непогоды рано съехавших на зимние квартиры.
Поначалу он, после того как невероятным чудом сумел ускользнуть от наряженного его порешить клеврета Давленного и отсидевшись пару дней в заброшенной, полуразваленной баньке на глухой окраине, чтобы не околеть от голода сунулся, было, просить милостыни на ближайшей паперти.
— Брось топор немедля! А то щас стрельну! Ишь, чего, варнак, удумал!
Однако резво развернувшийся к непрошеным гостям громила даже не подумал опустить свое оружие, по виду и размерам больше походящее не на мирный плотницкий инструмент, а на бердыш стрельца времен Ивана Грозного, и разъяренно взревел:
— А-а-а! Канальи! Тоже смерти ищите?! Ну, так ныне же и найдете! Всех в мелкую окрошку покрошу!
Легко, словно пушинку вертя над головой со свистом режущий воздух тяжеленный топор, он, будто вставший на дыбы обезумевший медведь наступал на отходящих в замешательстве полицейских, пока не громыхнул оглушительный ружейный выстрел. Выпущенная солдатом пуля, несмотря на то, что он стрелял, считай в упор, тем не менее, лишь выбив яркую искру из лезвия, с металлическим звяком ушла в темноту. А предусмотрительно отскочивший в сторону Сошальский, перекрывая рев горбуна, во все горло заорал:
— Не стрелять! Живьем брать паскуду! Живьем!
Опомнившиеся полицейские мигом окружили юлой вертящегося лиходея, так и норовящего достать кого-нибудь из них смертоносным железом. Отвлекая безумца, жандармы по очереди разрядили свои пистолеты, целясь над его головой, а солдаты, умело орудуя ружейными прикладами, сначала выбили у него топор, а затем оглушили точным ударом в затылок.
Забытый же в суете приговоренный, как только не успевший довести до конца свое дело палач бросился на полицейских, упал на бок и, ловя момент, тихонько пополз в тень, по пути избавляясь от пут на руках. А когда прибрежные кусты прикрыли его, то пригнувшись, будто под обстрелом, со всех ног припустил в спасительную тьму.
Глава 6. Демон.
Впервые в жизни Ефим подлинно доходил. Эта промозглая городская осень, оказавшаяся не в пример злее сибирской, окончательно его доконала. Так худо ему не было даже в тайге, где после ухода с каторги, до пяти дней приходилось продираться сквозь непроходимую чащу, не имея маковой росинки во рту.
Бес, попутавший Ефима податься в столицу и, вопреки всем препонам доведший до цели безрассудного путешествия, там же, будто в насмешку, по своей бесовской привычке и бросил, напоследок выдав прямиком в руки заклятого врага. Лишь чудо, а иначе и представить случившееся, позволило беглому в очередной раз оставить с носом костлявую. За считанные мгновенья до того, как не ведающий милосердия топор горбатого душегуба должен был отсечь ему голову, чтобы потом она была доставлена для потехи главарю всех столичных лиходеев по прозвищу Давленный, давнему, еще с каторги, недругу Ефима, откуда ни возьмись, нагрянул полицейский отряд.
Горбун до того обезумел от предвкушения близкой крови, что не задумываясь бросился на попытавшихся остановить его стражей порядка, а Ефим, в своем положении беспаспортного беглеца не имеющий ни малейшего желания знаться, пусть даже и с избавившей его от неминуемой смерти полицией, воспользовавшись счастливым случаем под шумок сбежал. Однако за мгновенье до того как он, под прикрытием густой поросли, со всех ног припустил вдоль берега, в его памяти отчего-то отчетливо отпечаталось неожиданно юное лицо командира полицейского отряда.
Пробежав в кромешной тьме версты полторы, поминутно запинаясь о торчащие из земли корни, обрываясь в тухлую воду и по колено ухая в какие-то норы, задыхающийся Ефим с выскакивающим из груди, готовым лопнуть сердцем, забился глубоко под мостки. Когда же, наконец, у него перестало жарко печь за грудиной, в глазах погасли пылающие круги, и вернулась способность соображать, беглец с тянущей болью ощутил зияющую внутри пустоту. Ему показалось, что малолетний карманник, сорвавший с шеи заговоренный нательный крест, с которым Ефим не расставался с момента изготовления, вместе с ним выдрал из него душу. Словно в один миг растаяла невидимая защитная кольчуга и он, голый и безоружный оказался в центре яростной, не на жизнь, а на смерть, схватки.
В своем убежище Ефим досидел до предрассветной серости. Когда же сея на него колючую труху, заходили над головой гнилые расшатанные доски под ногами редких в этот ранний час прохожих, выбрался на подмостки и, поминутно воровски озираясь, наугад побрел, куда глаза глядят…
Последнюю неделю лета и начало с первых же дней зарядившей обложными бесконечными дождями осени, Ефим с грехом пополам перекантовался на Охте, по мелочам приворовывая на пропитание с огородов и летних кухонь состоятельных дач, пустующих без хозяев, из-за затянувшейся непогоды рано съехавших на зимние квартиры.
Поначалу он, после того как невероятным чудом сумел ускользнуть от наряженного его порешить клеврета Давленного и отсидевшись пару дней в заброшенной, полуразваленной баньке на глухой окраине, чтобы не околеть от голода сунулся, было, просить милостыни на ближайшей паперти.
Страница
83 из 99
83 из 99
