Антропофаг

Тягостно переведя дух, Ефим окинул придирчивым взглядом свою добычу, глотнул застоявшейся воды из глиняного кувшина, и уже собрался, было, набить трубку табаком из подвешенного на стене рожка, как вдруг раздраженно сплюнул на пол. Его вдруг осенило, в чем он допустил промашку. Набрякшие, посиневшие кисти висевшего вверх ногами трупа ясно показывали, что застоявшаяся в них кровь, со временем запекшись в жилах, напрочь испортит вкус мяса на руках. Поколебавшись, Ефим все же пересилил себя и, нехотя поднявшись, шагнул к развороченному телу. Ленясь отвязывать и спускать покойника наземь, долго канителился, на весу перепиливая твердые, как ссохшаяся древесина, запястья, продолжая пятнать и без того обильно залитый липкой кровью пол…

Скоро притерпевшись к смрадному духу мертвечины, который к третьему дню и вовсе стал пробуждать в нем зверский аппетит, Ефим провел в сторожке целую седмицу, отсыпаясь и отъедаясь на славу. В заначке у сторожа нашлись и хлеб, и соль, и целых полмешка лежалой, но еще вполне съедобной репы, оттого он буквально жировал, не скупясь набивая чугунок дармовой человечиной.

К той поре, когда от сторожа осталась лишь кучка дочиста обглоданных костей, Ефим уже перестал походить на стоящего одной ногой в могиле доходягу. Его лицо округлилось, сошли опухоли с коленей, а главное, налились прежней неимоверной силой руки и ноги, а в глазах, потухших было после потери заговоренного нательного креста, поселился дьявольский огонек.

На восьмую ночь, покидая Охту, Ефим прихватил с собой так удачно легший в ладонь топорик, а саму сторожку, заметая следы, подпалил не дрогнувшей рукой, как когда-то охотничью заимку чалдона. Более он не трепетал перед городом, который вдруг, будто по мановению волшебной палочки, обернулся для незваного пришельца в исполинское охотничье угодье. Нынешний путь его лежал прямиком навстречу редким полуночным огням, зазывно переливавшимся дрожащим отражением в студеных водах облеченной в серый безучастный гранит Невы…

Титулярный советник Петр Ильич Сошальский с пробуждения пребывал в прескверном, подстать погоде за окном, расположении духа. Несмотря на весьма обещающее начало его нового предприятия по поимке главного городского злодея, за три прошедшие недели к цели он не продвинулся ни на шаг.

Казалось бы, так удачно изловив в самом начале горбатого душегуба, чиновник по особым поручениям, наконец, получил заветный ключик к тайнам городского зазеркалья. Справедливости ради надо заметить, что достался ему этот трофей недешево. Обладающий невероятной силой горбун, даже оставшись без своего главного козыря — исполинского мясницкого топора, все одно бился до последнего. До того мига, пока один из вконец озверевших солдат не изловчился достать разбойника прикладом по затылку, выбивая из лиходея дух, тот успел переломить его товарищу руку, выбить четыре зуба жандарму и засветить под глаз самому титулярному советнику.

На следующее утро после той ночной бойни, любуясь огромным, на пол лица синяком, плывущим из-под черной повязки временно окривевшего Петра Ильича, то и дело, страдальчески складывая губы, прикасавшегося кончиками пальцев к фиолетовой опухоли, при этом, обер-полицмейстер добродушно посмеивался:

— Ну, вот, голубчик, я ж предупреждал, что не доведут до добра ваши полуночные похождения. Вишь как чудно выходит — из такой гиблой передряги со скопцами без единой царапины выбрался, а тут, почитай на пустом месте едва глаза не лишился. Вы уж, батенька, как-то поосмотрительней. Чай не на войне, увечья-то получать. Как потом, случись чего, мне с родителем объясняться? — он с видимым наслаждением пыхнул сигарой и уже серьезно, без тени улыбки, поинтересовался: — И как там наш мерзавец? Помалкивает?

— Как в рот воды набрал, Иван Васильевич, — удрученно признался понурый Сошальский, однако тут же нервно подхватившись с кресла, твердо отрезал: — Заговорит, ваше высокопревосходительство. Я вам честью клянусь, непременно заговорит. — И по-военному щелкнув каблуками, резко кинул подбородок вниз: — Позвольте откланяться, ваше высокопревосходительство?

— Ступай, Петр Ильич, с Богом, — отпустил его генерал, едва заметно усмехаясь в усы…

В силу еще довольно юного возраста и строгого религиозного воспитания, Сошальский изначально не был ни только поборником, а скорее даже категорическим противником мер физического воздействия на задержанных. Однако в случае с горбуном его принципиальная позиция живо дала трещину.

Числящегося за чиновником по особым поручениям арестанта, по его категорическому настоянию сразу же заключили в крепостную одиночку, где, по докладу надзирателя тот буйствовал еще не менее трех часов, после чего упал, как подкошенный, и более не признаков жизни не подавал.

— Не преставился, случаем? — заглянув в дыру кормушки, хмуро процедил сквозь зубы титулярный советник, из генерал-губернаторского кабинета прямиком направившийся в особо охраняемый столичный острог.