Антропофаг

— Не могу знать-с, — робко пожал плечами дородный унтер с нездорово серым лицом редко видящего солнце человека. — Живой будто бы. Как к утру утих, так, от греха, и не тревожил никто.

— Понятно, — недовольно скривился Сошальский, — работнички. Растолкать немедленно и в допросную.

— Так точно-с, ваше благородие, будет исполнено, — отрывисто кинул два пальца к виску унтер.

Однако, как ни бился титулярный советник с горбатым разбойником, но не в этот, не в последующие дни от того не удалось добиться ни единого слова. И тогда отчаявшийся Сошальский отважился устроить упертому горбуну рандеву со знаменитым в крепости заплечных дел мастером фельдфебелем Киреевым, имеющим само за себя говорящее прозвище Живорез.

Когда Петр Ильич впервые побывал в упрятанной на текущем стылой сыростью подвальном этаже особой камере, он не менее недели ходил под тягостным впечатлением от содержащейся в ней коллекции пыточного инструмента. Почему-то особо поразило чиновника по особым поручениям до блеска отполированное, все в темных пятнах и разводах, замысловатое кресло с толстыми кожаными ремнями для удержания рук и ног.

— Это ж средневековье какое-то. Прям к «Молоту ведьм» иллюстрация. И кому же в голову такое могло прийти? — обернулся пораженный молодой человек к лично посвятившему его в мрачные тайны крепости обер-полицмейстеру.

— А что ж ты хотел, душа моя? — мягко потрепал по плечу огорошенного протеже генерал. — С кем дело имеем. Другой раз самого мороз по коже дерет. А куда деваться? С волками жить, по-волчьи выть. Да ты и сам скоро поймешь, что без этого, — Гладков обвел рукой назначенное для изощренного истязания человеческой плоти бурое от засохшей крови железо, — порой никуда.

С пытками, признав невероятно действенным подобный способ получения признаний, Петр Ильич действительно смирился быстро. Впрочем, зачастую арестантов и мучить не приходилось. Достаточно было лишь пристегнуть подследственного к креслу, и он тут же заливался соловьем, раскрывая до мельчайших подробностей самое сокровенное. А порой одного вида пыточного арсенала хватало для того, чтобы с порога развязать язык несговорчивому арестанту. Сам же Сошальский после первого ознакомительного посещения особую камеру более личным присутствием не жаловал. Брезговал. Однако на сей раз, взбешенный упорством горбуна, решился себе изменить.

Накинувший поверх сюртука серый затертый халат, дабы, паче чаяния, не замараться кровью, титулярный советник спустился вниз уже после того, как ему доложили, что к допросу все подготовлено. Стремясь лишний раз не наткнуться взглядом ни на плотно прикрученного к креслу безмятежно, будто малолетний ребенок, оказавшийся в новом для него месте, озиравшегося душегуба, ни на растирающего короткие волосатые пальцы в предвкушении мучений жертвы зачем-то обнаженного по пояс фельдфебеля, он пристроился на одной скамейке рядом с сухоньким писарем, деловито, без тени сомнения готовившим перо для записи показаний.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тягостных ощущений, Петр Ильич, кивнув на перо, с нескрываемым сарказмом справился у писаря:

— Полагаете, понадобится?

Тот же, уловив скрытый подтекст вопроса, не отрываясь от своего занятия, невозмутимо ответил:

— Безусловно, ваше благородие. Туточки и не такие языки развязывались. Бьюсь об заклад, и четверти часа не пройдет, как и энтот запоет.

— Ну, раз так, приступайте, — неожиданно заражаясь непоколебимой уверенностью писаря, решительно распорядился Сошальский.

Только и ждавший этого Киреев, поспешно накинул на себя заскорузлый от запекшейся на нем крови кожаный фартук, и в повисшей мертвой тишине оглушительно цокая подкованными каблуками щегольских сапог, в два широких шага одолел пару аршин отделявших его от все же вздрогнувшего в предчувствии горбуна. Легко потрепав напряженно замершего разбойника по заросшей жесткой курчавой порослью щеке и улыбнувшись так, что у присутствующих побежали по спине мурашки, добродушно пробасил:

— Говорить-то будем, али как?

Не дождавшись ответа, да и особо на него не надеясь, Живорез не глядя, снял со стены хитро выгнутые щипцы, и буркнув сам себе в усы: «Пожалуй, на сей раз, с пальчиков начнем», — ловко захватил в железо самый кончик неровно обгрызенного, с широкой траурной каймой, ногтя подследственного и, с виду легким безобидным движением провернул инструмент. Послышался слабый хруст, брызнула алая струйка, а спустя краткий миг камера содрогнулась от дикого, переполненного жуткой, невыносимой болью рева.

Поначалу уперший, было, глаза в стол титулярный советник, нипочем не желавший смотреть на творящуюся в камере дикость, однако, стоило фельдфебелю шагнуть к жертве, помимо воли прикипел взглядом к его рукам. А когда истязаемый горбун оглушительно взвыл, то Петр Ильич уже и бровью не повел, завороженный до тошноты омерзительным зрелищем.