Хозяин Большого Каштана

Внутри была крошечная комнатка, из тех, на которых тесно даже одному, с окном, столом и подобием кровати. Три человека в ней просто не смогли бы дышать, поэтому столик пришлось вытащить наружу, под своды акведука. Ветер, к счастью, стих, грозы не было, так что дождь застолью почти не мешал.

На столе были подсохшая колбаса, немного сыра, хлеб и подгоревший кусок куропатки. Каким-то образом удалось разделить это на троих. Из мешка появился старательно обвязанный кувшинчик с пахучим тёмным вином; стакан, правда, был только один, и пить пришлось по очереди.

— Так воспитаны, — высокая пожала плечами.

— Ничего, не в обиде. Здесь привыкаешь ценить любое общество.

Так, что поменьше, молча жевала сыр. Смотритель невольно засомневался, умеет ли она вообще говорить.

— Вы, наверное с юга. Из Кемавра, да?

— Почти.

— Сразу видно, что нездешние. Я ведь и сам нездешний.

— Неужели! А откуда?

— Маджолва. Вы знаете, где это?

— Конечно! Самый юг, а потом восточней, на побережье. Там ещё Острова Кактусов поблизости.

— Точно, точно… Вы разбираетесь в географии. Сразу видна, женщина учёная. Я и сам когда-то образованный был, чего там, ощущаю… Кстати, зачем вы здесь?

— Мы путешественники.

Старик качнул высохшей головой.

— Не похожи. Путешественники без коней, кареты, прислуги… Не бывает! Скорее беглецы, которые последнюю лошадь загнали. Верно говорю?

Высокая осушила стакан и посмотрела ему в глаза.

— А давайте вы расскажите нам про свою молодость, — вдруг предложила она, — Где родились, как вы учились, почему уехали из страны. Насколько я знаю, в Маджолве ценятся образованные люди; тем более странно, что молодой человек, имеющий шансы на блестящую карьеру, вдруг бросает всё…

— Перестаньте, перестаньте, — старик тряс головой и заслонялся руками, — Не надо меня пытать. Я уже понял, как вы это делаете. Начинаете говорить, говорить, говорить…

— А всё же, расскажите, — высокая закончила с едой и растянулась на влажной траве, — нам и правда интересно. Или хотя бы про акведук.

Маленькая дожевала и устроилась рядом, поджав ноги.

— Давайте вы.

— Не упрямьтесь. В вашем возрасте интересуют только свои собственные истории.

— Это ещё почему?

— Да потому, что мы слушаем других только затем, чтобы потом рассказать про себя. Валяйте, я само внимание, — она пододвинула сумку поближе, видимо, раздумывая, не пристроить ли её вместо подушки, — Хороший слушатель в наше время — редкость. Равно как и в любое другое. Вы ведь об этом здесь мечтаете, верно? Ни о деньгах, ни о славе, ни о внуках, а что придёт кто-то и выслушает вашу историю. Это в ваших глазах, руках, голосе…

— Ну ладно, — смотритель ухмыльнулся, словно только и ждал такого вторжения, — Хорошо, чего там, расскажу, если надо. Я ведь старая крепость, сразу сдамся, да только никто не берёт. Вам повезло, что жизни мне осталась мало и терять в ней нечего! И ещё учтите — я давно выжил из ума, впал в детство и всё выдумал. Всё, до последнего слова!

— Давным-давно и далеко-далеко отсюда я был молод, здоров и состоял учеником чародея. Да, я с детства знал, что за колдовство по законам моей родине посыпают солью и заживо суют в плавильную яму, словно ты кусок железной руды, и только потомственные дворяне имеют право на небольшую поблажку — через полчаса после загрузки их вытаскивают, дают выпить воды, а потом суют обратно — и всё-таки был им, хотя так ничему путному и не научился. Ведь колдовство — это не медицина и не политика, это что-то ближе к музыке: изощрённый набор приёмчиков и находок, который составляешь из собственных шишек и пары-тройки загадочных книг, ветхих и непонятных.

Через книги я с ним и познакомился. Имя его от вас скрою, потому что на ход истории оно не влияет никак. Моё не скажу тоже — вступив на должность, я утратил его автоматически, а называться чужим именем запрещено по закону.

Так вот, про книги. В тот сухой сезон мне шёл девятнадцатый год. Я питался чем придётся, спал где получится, а ещё у меня не было легального дохода, друзей и реальных планов на будущее. Всё своё время с тех пор, как вылетел из семинарии, я посвящал запрещённым книгам и имел все шансы разбогатеть на их перепродаже, если бы не глупейшая привычка их читать. Как итог, я держал их у себя неделями и серьезно терял в срочности, а никакой покупатель ждать не любит.

От полного разорения спасал меня один дар — тот же самый, что заставил в четырнадцать бросить дом и пешком уйти в столицу. Я запоминал — если читал достаточно медленно и внимательно — любую страницу из любой книги, даже на незнакомом языке, всю, полностью, вместе с буквицами, заголовками, кляксами и картинками. Закрыв глаза, я мог её даже листать — от первой страницы к последней, причём каждая копия была точнее, чем получилась бы у самого дотошного переписчика.