Хозяин Большого Каштана

Когда постучали, я сидел на кровати и ленился заснуть. Всё оттягивал и оттягивал, выдумывал дела, которые всё равно не сделаю.

— Прошу простить непарадный вид, — сказал я Джаркину, — я просто не на работе.

Едва ли он оценил моё остроумие.

А спустя пару секунд, получив по голову превосходной тростью с железным набалдашником, я и сам лишился способности его оценивать.

Очнулся оттого, что прекратилась тряска. Меня вытащили из экипажа, кое-как поставили на ноги и потащили по дорожке. Шея онемела и не работала, глаза тупо пересчитывали травинки.

Приподняли, мелькнула лицо Джаркина, а потом я уже лежу на спине. Голова горит, словно в левое ухо сунули раскалённый костыль.

Хлопнула дверь, зашуршал засов. Я лежал и видел забранное двойной рамой окно с битыми стеклами. На осколках липкая паутина, а дальше была ветка клена… где я его видел?

Всё, вспомнил. Вот дом, где веселится животное, вокруг сад и угрюмая чёрная сараюшка в глубине. Стоит, нахохлившись, и щурится битыми окнами. А внутри я.

Поднялся и сел только с пятой попытки — сложно держать равновесие с разбитой головой и связанными руками. В рот словно налили жидкую медь, и до тошноты хочется закурить.

Сидел, рассматривая осколки солнца на полу. И думал-думал-думал.

Конечно, никто никому ничего продавать не будет. Эти люди и ко мне-то обратились только потому, что я гарантировал неразглашение и анонимность — а сперва прождали целый месяц, пока оно исчезнет само (зря). Продажа дома — это целое загадочное событие, какое непременно обрастает догадками. Запереть куда проще. Сначала дом, а потом и рты всем, кто про него знает.

Я конечно, с самого начала был под ударом. Слишком посторонний, слишком независимый. Когда меня загрызут, можно просто закрыть дверь и сделать вид, что ничего не было. Эти ребята ни за что не поверят, что они для меня — только любопытный экспонат, эдакий «случай из практики».

Руки связаны, а я им больше не нужен. Это плохо. Если у вас дома поселилось Животное, избавиться от трупа — дело минуты. Интересно, почему не прикончили сразу?

Боятся. Ответ так очевиден в своей простоте, что хочется вознаградить себя сигаретой и ласково погладить по волосам. Из дома лезет Животное, то к то знает, что может вылезти из меня.

Конечно, это глупость, но сейчас мне кажется, что я ближе по крови к Животному, чем к бывшим заказчикам. Потому что я понимаю Его, а они меня — нет.

Интересно, уважает ли оно меня? Если и «да», то скорее как человек, слегка уважающий муравья, который тащит мимо его ног дохлую жужелицу втрое больше себя. Насмешливое такое уваженьице. Хотя с чего я взял, что у него бывают чувства? Может, оно из тех времён, когда чувств ещё не было.

Ну чего они тянут? Пошли бы в дом, позвонили… Стоп, вот и ответ — как позвонишь из такого дома.

(«Дать ему трубку?»)

Придётся звонить от соседей… нет, напрямую, со станции, чтобы не вызывать подозрений. Дом же не Джаркина, дом всё его семьи. Предупредить надо, чтобы не пытались… А потом может быть и назад, чтобы всё-таки подстрелить для верности.

И что это значит?

А значит это, что у меня есть ещё пятнадцать минут, чтобы что-то предпринять.

В голове по-прежнему гуляли колокольчики, губы посасывали несуществующую сигарету, а память уже шарила по закромам, выискивая решение. Я ведь был здесь пару раз (всё, вспомнил), проверял, замерял и знаю этот домик в десять раз лучше хозяина.

Например, здесь, в щели между стеной и первой половицей, застрял восхитительный осколок стекла, огромный, им сверкающий, словно горный хрусталь. Не знаю, когда разбили окно, но его не тронула ни одна уборка — специально для того, чтобы я смог разрезать верёвку.

Это неправда, что человека можно победить. Просто когда человек оглушён и перепуган, у него каша в голове. Он двух слов связать не может, не то, что догадаться, как выбраться.

Но есть и ещё одно заблуждение: будто все люди устроены одинаково. Это, друзья, неправда в наичистейшем виде.

Встать во весь рост с первой попытки не вышло — ничего. Привалился к стене и трижды вдохнул, глядя в окно. Клён дрожал, словно плёнка в испорченном кинопроекторе, левый глаз дёргался.

Чтобы не стоять на свету, отполз в угол и уже там обдумал положение. Спасаться можно через окно (много шума и много проблем, а в моём состоянии можно порезать не только одежду), через хлипкую запертую дверь (шум на весь сад), а ещё можно выломать половицу…

Старая выгребная яма — сырая, словно рот мертвеца. Выбирался, как пьяный крот, тюкаясь по стенке и пару раз опускаясь «вздремнуть». Потом, уже в саду, даже не отряхиваясь, привалился к давнишнему клёну и втянул воздух. Всё кружилось, в горле ворочалась тошнота, но всё равно было славно. И я знал, как праздновать эту свободу.