Хозяин Большого Каштана

— А в библиотеке кто?

Он приподнялся на носки и сказал тихо-тихо:

— Почтальон.

От моего отца родители отказались. — рассказывал Авенамчи, отпивая красный чай из моей фляжки, — он сам из Вакмахонсов — огромного и безобразно древнего семейство, которое когда-то давным-давно чуть ли не всей землёй правило. Потом перешли на службу к новым правителям, сохранили все земли и винокурни и живут такой дорогой лет уже под триста. Владения, конечно, раздробились, а большинство двоюродно-троюродной родни переругалось — но всё равно считают себя центром мироздания и скорее сдохнут, чем кому-нибудь хотя бы кивнут.

И вот в один чудесный дождливый денёк выясняется, что Лассанакр Вакмахонс, учившийся успешно в столице, бросил военную академию и женился на какой-то простолюдинке из Семинарии. Что дальше? Шум, гам, грохот, проклятия и отречения. Нобилитета, разумеется, не лишили — нет у них такого права, только король особым указом снимает — но крови выпили изрядно. Вплоть до того, что вычеркнули из родовых книг; получается, что он никогда не рождался и принадлежит к совсем другим Вакмахонсам и сам в этом роду один-единственный. Хуже бастарда, серьёзно говорю. Первый год так вообще жили сплошь на отцовское жалованье. Потом — полегче, бабка монеток подкинула, и мы сюда перебрались. К тому времени новых Вакмахонсов было уже двое, потому что появился и я.

Дальше в рассказ добавились воспоминания личного плана и он стал совершенно бессвязным. Из того, что удалось сгрести в одну кучу, получалось, что отец устроился смотрителем ратуши (занятие скорее для простолюдина) и жил себе дальше, предоставив родичам сколь угодно долго ссориться и негодовать. Сын рос смышлёным парнем; особенной роскоши он не видел и потому о ней не горевал, а ещё проявлял блестящие способности к рыбалке и почти не боялся взрослеть.

Попутно выяснилось, что улицу в основном населяли тихие старушки без злобы в сердце и зубов во рту, вдовы мичманов и полковников, пьющие чай фаянсовыми пиалками и заполняющие свои долгие дни каллиграфическими дневниками и письмами на адреса различных родственников, которых, против всех законов времени, с каждым годом становилось всё больше и больше.

Дважды в неделю, в час полдня, когда солнце так высоко, что у него голова кружится, на улице появлялся почтальон с огромной рыжей бородой, казавшийся каким-то вечным существом, порождённым глиняными ульями города. Поскрипывая сверкающими сапожищами, он объезжал улицу на чалом жеребце, раскладывая очередную пачку корреспонденции по спрятанным в кустах почтовым ящикам. Владения же молодых Вакмахонсов он не удостаивал даже взгляда: письменное молчание этой семьи достигало абсолюта, у них даже почтового ящика не было. Чего там: они не интересовались даже новостями и сплетнями, а о Палском Мятеже узнали (смешно подумать!) от градоначальника, который как-то спросил Лассанакра, не родственник ли он тем Вакмахонсам, которых вешают сейчас направо и налево. Только тогда он узнал, что огонь крестьянской войны уже охватил три уезда и полыхает, едва не достигая неба.

Однажды (мятеж продолжался около месяца, Анов-Делатарка уже успели изрубить на куски и со всех сторон туда стягивали карательные войска) отец нашёл на дорожке слипшийся и мокрый конверт, на котором можно было разобрать только Сине-Серебряную печать Старшей Канцелярии Вер-Геклинде. С утра стучал дождь и было очень похоже, что почтальон, не обнаружив ящика, вставил письмо в чугунную плетёнку, откуда оно рухнуло прямиком в лужу. Конверт расползся сразу же, как только он взял его в руку, а изнутри посыпались свёрнутые листки, синие от потёкших чернил. Строчки, правда, уцелели, но стали совершенно, одинаковыми, словно тени когда-то сказанных слов. Пришлось купить ящик и запросить копию. Копия добиралась недели две или три, за это время растолстев почти вдвое, так что в ящик упали уже два конверта, сходные, хоть и неодинаковые по своему содержимому. В письмах сообщалось, что два его брата: старший (в первом письме) и самый старший (во втором) казнены мятежниками: их повесили на верёвках, скрученных из собачьих поводков и натянули но головы по наморднику. Ввиду сумятицы наследственных прав и гибели многих архивов в огне он, пусть и лишённый наследства, всё же имеет право на некоторую долю наравне с другими, более отдалёнными родственниками.

На следующей неделе каждый визит почтальона приносил ещё по конверту: два двоюродных брата в далёком безоблачном детстве колотившие его лопатками для лапты и успевшие уже получить офицеров, пали в бою: карательная команда угодила в засаду посередине болотной тропы в полусотне шагов от дома, где они выросли. Потом погиб и дядя — он прятался в стоге сена и не успел вылезти, когда тот заполыхал, а следующий визит принёс известие о трёх неведомых родичей из верховий реки. Верные слуги сделали с ними то, что те сами нередко проделывали с провинившимися дворовыми, причём одну голову так пока и не обнаружили.