Добавить в моё избранное
300 мин, 49 сек 18117
То, о чем он хотел попросить внука, выходило за рамки обычного. По правде, говоря, он не был уверен, что сможет донести до Сережки свою мысль так, чтобы малыш проникся важностью миссии, которую надлежало исполнить. Но и медлить уже было опасно. Дед сорвал травинку и начал жевать, уставившись куда-то вдаль, в сторону соседского сада. Сережка смотрел на него преданными глазами, пытаясь не пропустить ни одного слова.
— Сережка, хочу попросить тебя об одном одолжении. Послушай внимательно. Ты молод и еще не знаешь, что такое старость. Когда вся жизнь прожита — каждый глоток воздуха кажется чудом, каждый новый день ты считаешь подарком свыше. Жизнь прекрасна, когда у тебя есть семья, такие внуки как ты. Я достаточно пожил на этом свете, и поэтому говорю тебе, что так оно и есть. Когда тебе за шестьдесят, ты перестаешь обращать внимание на кашель и боль в спине. Ты привык к тому, что твои глаза плохо видят, зачастую показывая мир не таким, каким он есть на самом деле, а твой слух подводит тебя. Каждый раз, когда ты идешь в туалет, пропустив стаканчик домашнего кваса, ты думаешь только об одном — сумеешь ли выдавить из себя хоть пару капель. Твое тело, словно взбунтовалось, и ты удивляешься тому, что до сих пор не рассыпался, настолько оно стало чужим и непослушным. Хрупкие кости ноют всякий раз, когда стрелка барометра немного сдвинется. Все это так, но за прошедший десяток лет, это становится частью тебя, все эти мелочи кажутся второстепенными. Это как музыка, которую крутят по радио. Вроде бы она есть, но с другой стороны ты не слышишь ее, когда занимаешься чем нибудь важным. Ты не замечаешь ее, так же как слепоту и боль в спине. Ты живешь, и эти болячки становятся фоном, на который не обращаешь внимания. Жизнь настолько прекрасна, что ты готов терпеть их, только чтобы иметь возможность рано утром проснуться, и сладко потянуться в кровати, приветствуя новый день. Но всему приходит свой черед…
Сережка внимательно слушал. Впитывая слова дедушки, он чувствовал, что принимает на хранение тайну, разгадка которой придет позже. Дед продолжал говорить, словно каждое слово рождало следующее, разрывая плотину сдержанности, выплескивая наружу самое главное, самое сокровенное.
— Ты знаешь, чего я боюсь больше всего? — спросил дедушка.
Сережка нахмурился — в свои десять лет он уже знал, чего можно бояться больше всего на свете. Для него самым страшным было лечить зубы. Одно только воспоминание о блестящих никелем щипцах, разложенных в полукруглых эмалированных ванночках, заставляло содрогаться, чего уж говорить о кошмарной бормашине, когда проклятая рука врача подносила ко рту источник адской боли. Да, было еще кое-что. ОНО. Безраздельно властвующее в его снах. Живущее где-то за дверцей шкафа. Оно приходило каждый вечер, едва лишь мама закрывала дверь его спальни. Сережка накрывался одеялом с головой, зная, что это не поможет ему. Каждый вечер он лежал под одеялом, ожидая, когда скрипнет дверка шкафа, и оно начнет приближаться к кровати, царапая пол острыми когтями. Длинные костлявые пальцы, ухватятся за край одеяла, и, понемногу, начнут стягивать его. Оно в нетерпении пританцовывает на месте, что-то, тихонько напевая себе под нос. Существо жадно причмокивает, рот его наполнен глиной.
— Ох, и славно же я поужинаю — поет существо.
Сережка пытается кричать, но спазмы перехватывают крик, и он пропадает где-то в груди, так и не родившись. Он почти чувствует, как сползает одеяло, и оно касается его своими мерзкими лапами.
— Мы славно поработали и славно отдохнем — напевает существо, алчно шаря когтями под одеялом, пытаясь нащупать сочную, детскую плоть — детские косточки, они такие вкусные, сахарные…
И, когда Сережка чувствует, что от ужаса начинают шевелиться волосы, он кричит, разрывая тишину детской. Мама прибегает на крик, пытаясь утешить, успокоить сына.
— Все хорошо, Сереженька, это просто сон — дурной сон. Ложись на бочок, и закрывая глазки. Тебе просто приснился плохой сон. Спи…
Легкие мамины шаги затихают за дверью, и Сережка долго лежит в кровати, ожидая, когда серая пелена сна накроет его, и огромные птицы понесут его на своих крыльях в далекую страну, где тишина и покой, где так сладостно, где прекрасные мгновения короткого счастья может нарушить лишь легкий скрип дверцы шкафа.
Оно словно паразит присосалось к его снам. Но наступало утро, и новый день начисто стирал все ночные страхи. Оно, нехотя возвращалось в свой шкаф, чтобы там, ворча, ожидать наступления ночи, чтобы вступить в свои права. Это было, кстати, одной из причин, почему Сережка любил гостить у деда — оно оставалось дома, терпеливо поджидая его в шкафу…
— Ты знаешь, чего я боюсь больше всего? — повторил дедушка.
— Нет — прошептал Сережка, прижимаясь к деду.
Дедушка обнял внука. Они сидели вдвоем, на скамейке, наблюдая, как уходит день. Один из последних дней лета, день в который закончилось беззаботное Сережкино детство.
— Сережка, хочу попросить тебя об одном одолжении. Послушай внимательно. Ты молод и еще не знаешь, что такое старость. Когда вся жизнь прожита — каждый глоток воздуха кажется чудом, каждый новый день ты считаешь подарком свыше. Жизнь прекрасна, когда у тебя есть семья, такие внуки как ты. Я достаточно пожил на этом свете, и поэтому говорю тебе, что так оно и есть. Когда тебе за шестьдесят, ты перестаешь обращать внимание на кашель и боль в спине. Ты привык к тому, что твои глаза плохо видят, зачастую показывая мир не таким, каким он есть на самом деле, а твой слух подводит тебя. Каждый раз, когда ты идешь в туалет, пропустив стаканчик домашнего кваса, ты думаешь только об одном — сумеешь ли выдавить из себя хоть пару капель. Твое тело, словно взбунтовалось, и ты удивляешься тому, что до сих пор не рассыпался, настолько оно стало чужим и непослушным. Хрупкие кости ноют всякий раз, когда стрелка барометра немного сдвинется. Все это так, но за прошедший десяток лет, это становится частью тебя, все эти мелочи кажутся второстепенными. Это как музыка, которую крутят по радио. Вроде бы она есть, но с другой стороны ты не слышишь ее, когда занимаешься чем нибудь важным. Ты не замечаешь ее, так же как слепоту и боль в спине. Ты живешь, и эти болячки становятся фоном, на который не обращаешь внимания. Жизнь настолько прекрасна, что ты готов терпеть их, только чтобы иметь возможность рано утром проснуться, и сладко потянуться в кровати, приветствуя новый день. Но всему приходит свой черед…
Сережка внимательно слушал. Впитывая слова дедушки, он чувствовал, что принимает на хранение тайну, разгадка которой придет позже. Дед продолжал говорить, словно каждое слово рождало следующее, разрывая плотину сдержанности, выплескивая наружу самое главное, самое сокровенное.
— Ты знаешь, чего я боюсь больше всего? — спросил дедушка.
Сережка нахмурился — в свои десять лет он уже знал, чего можно бояться больше всего на свете. Для него самым страшным было лечить зубы. Одно только воспоминание о блестящих никелем щипцах, разложенных в полукруглых эмалированных ванночках, заставляло содрогаться, чего уж говорить о кошмарной бормашине, когда проклятая рука врача подносила ко рту источник адской боли. Да, было еще кое-что. ОНО. Безраздельно властвующее в его снах. Живущее где-то за дверцей шкафа. Оно приходило каждый вечер, едва лишь мама закрывала дверь его спальни. Сережка накрывался одеялом с головой, зная, что это не поможет ему. Каждый вечер он лежал под одеялом, ожидая, когда скрипнет дверка шкафа, и оно начнет приближаться к кровати, царапая пол острыми когтями. Длинные костлявые пальцы, ухватятся за край одеяла, и, понемногу, начнут стягивать его. Оно в нетерпении пританцовывает на месте, что-то, тихонько напевая себе под нос. Существо жадно причмокивает, рот его наполнен глиной.
— Ох, и славно же я поужинаю — поет существо.
Сережка пытается кричать, но спазмы перехватывают крик, и он пропадает где-то в груди, так и не родившись. Он почти чувствует, как сползает одеяло, и оно касается его своими мерзкими лапами.
— Мы славно поработали и славно отдохнем — напевает существо, алчно шаря когтями под одеялом, пытаясь нащупать сочную, детскую плоть — детские косточки, они такие вкусные, сахарные…
И, когда Сережка чувствует, что от ужаса начинают шевелиться волосы, он кричит, разрывая тишину детской. Мама прибегает на крик, пытаясь утешить, успокоить сына.
— Все хорошо, Сереженька, это просто сон — дурной сон. Ложись на бочок, и закрывая глазки. Тебе просто приснился плохой сон. Спи…
Легкие мамины шаги затихают за дверью, и Сережка долго лежит в кровати, ожидая, когда серая пелена сна накроет его, и огромные птицы понесут его на своих крыльях в далекую страну, где тишина и покой, где так сладостно, где прекрасные мгновения короткого счастья может нарушить лишь легкий скрип дверцы шкафа.
Оно словно паразит присосалось к его снам. Но наступало утро, и новый день начисто стирал все ночные страхи. Оно, нехотя возвращалось в свой шкаф, чтобы там, ворча, ожидать наступления ночи, чтобы вступить в свои права. Это было, кстати, одной из причин, почему Сережка любил гостить у деда — оно оставалось дома, терпеливо поджидая его в шкафу…
— Ты знаешь, чего я боюсь больше всего? — повторил дедушка.
— Нет — прошептал Сережка, прижимаясь к деду.
Дедушка обнял внука. Они сидели вдвоем, на скамейке, наблюдая, как уходит день. Один из последних дней лета, день в который закончилось беззаботное Сережкино детство.
Страница
77 из 89
77 из 89
