Мэдфилд

Этому недолгому периоду его жизни, в книге уделялось лишь две страницы. Но как раз они меня и потрясли больше всего. Как я и подозревал — полвека назад Джеймс Миллер поселился как раз в этом чертовом доме, где я сейчас нахожусь. Более того, здесь он со своими коллегами Мартином Бергсберри из Оксфорда и его юным ассистентом, американцем Фрэнком Х. Пибоди из Мискатонинского универстиета Аркхема, провели странный эксперимент, о котором в книге почти ничего не упоминается, кроме того, что он по каким-то причинам посчитался неудачным и был заброшен. Вскоре после этого Миллер покинул Мэдфилд, отправившись в очередную, третью экспедицию к берегам Африки(о ее подробностях не было уже никакой информации), на этот раз — самую затяжную: он вернулся в родной Квинтон уже умирающим стариком. По рассказам коллег и знакомых, его ежеминутно тянуло туда, в дебри африканских лесов, где, по его словам, он оставил самое дорогое, что когда-либо имел в своей жизни. Он скончался с улыбкой на лице, до последнего вздоха восхваляя «великий и непреходящий Эрлу».

Последующие страницы были исписаны разнообразными заметками о деревьях в науке и искусстве. Многие страницы содержали неумелые зарисовки, причем в основном — невесть чего. Другие были исписаны размышлениями, начиная от философских гипотез и кончая откровенной ахинеей, которая могла быть вызвана фантазией разве что только самого хронического пациента Бедлама. Каково же тяжело мне было осознавать, что это все было написано рукой моего кузена. Все его рассуждения сводились к философии касательно роли дерева в мире. Промелькнули упоминания о дереве Эдемского сада и, в большей степени, о древе Заккум, еде грешников, произрастающем в пылающей преисподнее. Отмечалось неоднократное наблюдение того, что согласно некоторым культурам и религиям, дерево является посредником между низшим и высшим мирами и символизирует дорогу, по которой молитвы и душа могут вознестись к небу.

Некоторые народы отождествляли дерево с породителем огня. Но культ Эрлу не имел с этим ничего общего — напротив, огонь здесь воспринимался только как вредитель дерева. Джо Мэлвин описывал так же и свою неприязнь к огню, развитую у него за время проживания в Мэдфилде. При последней попытке развести огонь моего кузена, по его словам, охватила неописуемая боль, ощущаемая всеми рецепторами тела. Далее попытки больше не предпринимались, и не столько из страха перед этой страшной болью, сколько по собственному подсознательному нежеланию видеть огонь. Наверное, это и могло объяснить отсутствие всякого освещения в деревне.

Из биографии Миллера, а так же из некоторой древней оккультной литературы, которую Джо Мэлвин смог раздобыть за все это время, была почерпнута информация о культе Эрлу и выписаны многие молитвы и законы, сделанные на языке этого культа. Джо Мэлвин понимал, что не в состоянии выучить довольно сложный язык, но был уверен, что именно в этих строках кроется ключ к снятию проклятия, поработившего его душу и тело. Все пессимистичнее, по мере приближения к концу, становятся записи моего кузена, а самая последняя, сделанная четыре дня назад, предстала своеобразным подытоживанием всего происходящего, или даже некрологом — некрологом Джо Мэлвина, чья смерть, по его убеждению, наступила в день проклятого приезда в этот ужасный дом. И в этот же день, в этом же теле родилось что-то другое, совершенно отдаленное человеческому образу.

«20 апреля 1929 года. Все закончиться совсем скоро. Да, каждые десять лет они проводят самый важный и самый грандиозный обряд. Именно тогда произнесутся последние, главные молитвы. Этому предшествуют жертвы — каждый год до сотни человек. Я уже привык периодически слышать предсмертные вопли по ночам на кладбище — я даже научился засыпать под эти невыносимые звуки. Безумные и одержимые фанатики приезжают сюда со всего света, чтобы буквально через несколько дней дать себя зарезать на кладбище во имя своего великого идола. Как ни странно, я вскоре осознал, что сам и являюсь этим идолом. Я — центр всего культа.

Мне становиться невыносимо страшно, когда я начинаю представлять, что со мной случиться, произнеси они молитвы своего самого главного обряда. Мой безудержный страх пытается подавить мое сознание, убедить его, что все это только догадки. Однако я давно уже понял, что готов к последнему шагу. Потому что за все время своего пребывания здесь я смог осознать, во что превращаюсь. Моя растущая привязанность к дому, мое нежелание трудиться и вообще что-либо делать, — все это в итоге приведет к одному — в один прекрасный миг я совершенно замру на одном месте и в одной позе. И останусь таким навечно. И я нисколько в этом не сомневаюсь, потому что моя кожа уже невероятно тверда и время от времени выделяет липкую жидкость, которая медленно растекается по моему телу.

Последняя надежда — нить, за которую я мог бы ухватиться в это невыносимое время — появилась сегодня утром. Я получил письмо от брата, в котором он известил меня о своем намерении приехать сюда с семьей.