Добавить в моё избранное
34 мин, 33 сек 826
Хочется ещё водки.
История жизни.
«Ченнелинг — это способ коммуникации с любого
рода сознанием, которое не находится в человеческой форме.
Такому сознанию можно предоставить возможность
выражать себя через человека — ченнелера».
Шепард Гудвин.
«Путешествие вашей души. Ченнелинг и учение Михаила».
Нестеров родился в 1983 году. Он был сложным. Сначала ребёнком, потом молодым человеком. Всё дело в мелочах, писал Стивен Кинг, всё дело в грёбанных мелочах!, и сложные, в последствии, отношения с матерью, объясняются её к нему отношением. С самого первого мига.
Дело всё в том, что беременность проходила очень сложно, а рождался Веня почти восемь часов подряд. На седьмом месяце девушку бросил муж — напился, избил её до полусмерти и ушёл, громко хлопнув дверью. Матери Вениамина было тогда девятнадцать лет. Да она ещё и жизни то не посмотрела, закрытая в маленьком мирке своих девичьих грёз.
Она мечтала о прекрасном принце на белом коне, о дворце, блистающем в солнечных лучах, но жизнь залила её густым потоком дерьма. И вот с этим ничегошеньки не попишешь, и в вопящем кровавом комке с тёмным пухом на головке, она не увидела своё порождение. Продолжение, или как там ещё. Слизь, кривые, слабенькие ножки и ручки.
— Честно сказать, — рассказывала женщина — я испугалась, мне было больно, а внутри царило полнейшее опустошение. Вы можете меня осуждать, но ведь сами попросили рассказать, всё как есть.
Почти полгода новоиспечённая мать не выходила из больницы, врачи сказали, что её сын не выживет.
— У меня тогда страшно болела спина, но я пыталась, честное слово пыталась, понять, кто я теперь и полюбить моего сына. Я выговаривала это каждое утро, просыпаясь в больничной палате, где за окном светлело серое небо, я говорила: «Мой сын, мой сын, у меня есть сын, это мой сын». Это кажется глупостью, но так оно и было.
Потом всё пошло хуже, хотя она ожидала иного. В характере Вени, с самых ранних лет, проявлялись нотки мизантропии, а критики он не выносил с того самого мига, как понял что это такое. Он ненавидел людей, считая себя не выше, но каким-то образом над людьми. В пять лет он услышал по телевизору ругательство — «долбаная сука». Мать тут же выключила телевизор и строго настрого запретила повторять это слово. Зря. Он ещё не понимал смысла этих слов, но говорил, чтобы досадить матери. И с тех пор всякий раз, когда его что-то не устраивало, он кричал — «долбаная сука!», а мать лишь в слезах закрывала лицо руками.
В детском саду он пытался убить воспитателя. Правда пластиковым ножом, и только потому у него ничего не вышло. Он был слабым и немощным, но, держась особняком, не попал в касту так называемых мальчиков для битья, потому что все боялись его: его слов, его движений. Даже не боялись, а не понимали, и потому отстранялись как можно дальше.
Говорить он начал поздно. Но и здесь не всё так просто, как может показаться. Он молчал почти до четырёх лет, причём даже не «мля-мля-мля», что представляют собой обычные детские попытки заговорить, ничего. И уже думали, что у него проблемы с развитием, когда у врача, куда привела его мать, он вполне чётко и ясно, насколько позволяла детская гортань, спросил что им всем от него нужно.
Веня любил читать, но выбор литературы для его возврата был странный. Сначала это была мистика, причём авторы всё тяжелее и тяжелее, потом эзотерика и магия. Он замкнулся в себе, да и друзей, по большому счёту, у него никогда не было.
— В какой-то момент я начала боятся его — рука, с дымящейся чашкой кофе, дрогнула, а взгляд затуманился на секунду. — Однажды он сломал однокласснику ногу. Была школьная дискотека, и Веню затащили туда едва ли не силком. Он, рассказывали, сидел в темноте у стены и глядел в одну точку. Тот парень, немного подвыпивши, были они уже в десятом классе, танцевал и — она как-то странно улыбнулась, — веселился, а в пылу, так сказать, задел Веню рукой. Два раза. «Прекрати», — сказал мой сын. Прекрати, не правда ли странно для семнадцати лет? Парень не прекратил. Веня вышел, вернулся с кирпичом, швырнул. У мальчика был открытый перелом голени, брызгала кровь, все кричали, а Веня стоял и смотрел…
Признаться, я не в первый раз видел такую мать, которой плевать на ребёнка, а прикрывает она это всякой чушью, но об этом, пожалуй, потом, или вообще никогда. Я, сидя на кухне небольшой квартиры в одной из типовых многоэтажек, вспоминал другой осенний день, и другую женщину, которая со слезами сунула себе в рот дуло пистолета… Но разговор не обо мне.
Вениамин же с каждым годом отдалялся всё дальше и дальше, и не только от матери, но и как бы от мира в целом, не желая сознавать себя как часть социума. Никто, увы, не смог привести мне ни одно из его рассуждений по поводу системы и людей, но они, эти рассуждения, имели место быть, и часто, очень часто, ставили в тупик даже тех, кто считал себя умнее и образованнее Нестерова.
История жизни.
«Ченнелинг — это способ коммуникации с любого
рода сознанием, которое не находится в человеческой форме.
Такому сознанию можно предоставить возможность
выражать себя через человека — ченнелера».
Шепард Гудвин.
«Путешествие вашей души. Ченнелинг и учение Михаила».
Нестеров родился в 1983 году. Он был сложным. Сначала ребёнком, потом молодым человеком. Всё дело в мелочах, писал Стивен Кинг, всё дело в грёбанных мелочах!, и сложные, в последствии, отношения с матерью, объясняются её к нему отношением. С самого первого мига.
Дело всё в том, что беременность проходила очень сложно, а рождался Веня почти восемь часов подряд. На седьмом месяце девушку бросил муж — напился, избил её до полусмерти и ушёл, громко хлопнув дверью. Матери Вениамина было тогда девятнадцать лет. Да она ещё и жизни то не посмотрела, закрытая в маленьком мирке своих девичьих грёз.
Она мечтала о прекрасном принце на белом коне, о дворце, блистающем в солнечных лучах, но жизнь залила её густым потоком дерьма. И вот с этим ничегошеньки не попишешь, и в вопящем кровавом комке с тёмным пухом на головке, она не увидела своё порождение. Продолжение, или как там ещё. Слизь, кривые, слабенькие ножки и ручки.
— Честно сказать, — рассказывала женщина — я испугалась, мне было больно, а внутри царило полнейшее опустошение. Вы можете меня осуждать, но ведь сами попросили рассказать, всё как есть.
Почти полгода новоиспечённая мать не выходила из больницы, врачи сказали, что её сын не выживет.
— У меня тогда страшно болела спина, но я пыталась, честное слово пыталась, понять, кто я теперь и полюбить моего сына. Я выговаривала это каждое утро, просыпаясь в больничной палате, где за окном светлело серое небо, я говорила: «Мой сын, мой сын, у меня есть сын, это мой сын». Это кажется глупостью, но так оно и было.
Потом всё пошло хуже, хотя она ожидала иного. В характере Вени, с самых ранних лет, проявлялись нотки мизантропии, а критики он не выносил с того самого мига, как понял что это такое. Он ненавидел людей, считая себя не выше, но каким-то образом над людьми. В пять лет он услышал по телевизору ругательство — «долбаная сука». Мать тут же выключила телевизор и строго настрого запретила повторять это слово. Зря. Он ещё не понимал смысла этих слов, но говорил, чтобы досадить матери. И с тех пор всякий раз, когда его что-то не устраивало, он кричал — «долбаная сука!», а мать лишь в слезах закрывала лицо руками.
В детском саду он пытался убить воспитателя. Правда пластиковым ножом, и только потому у него ничего не вышло. Он был слабым и немощным, но, держась особняком, не попал в касту так называемых мальчиков для битья, потому что все боялись его: его слов, его движений. Даже не боялись, а не понимали, и потому отстранялись как можно дальше.
Говорить он начал поздно. Но и здесь не всё так просто, как может показаться. Он молчал почти до четырёх лет, причём даже не «мля-мля-мля», что представляют собой обычные детские попытки заговорить, ничего. И уже думали, что у него проблемы с развитием, когда у врача, куда привела его мать, он вполне чётко и ясно, насколько позволяла детская гортань, спросил что им всем от него нужно.
Веня любил читать, но выбор литературы для его возврата был странный. Сначала это была мистика, причём авторы всё тяжелее и тяжелее, потом эзотерика и магия. Он замкнулся в себе, да и друзей, по большому счёту, у него никогда не было.
— В какой-то момент я начала боятся его — рука, с дымящейся чашкой кофе, дрогнула, а взгляд затуманился на секунду. — Однажды он сломал однокласснику ногу. Была школьная дискотека, и Веню затащили туда едва ли не силком. Он, рассказывали, сидел в темноте у стены и глядел в одну точку. Тот парень, немного подвыпивши, были они уже в десятом классе, танцевал и — она как-то странно улыбнулась, — веселился, а в пылу, так сказать, задел Веню рукой. Два раза. «Прекрати», — сказал мой сын. Прекрати, не правда ли странно для семнадцати лет? Парень не прекратил. Веня вышел, вернулся с кирпичом, швырнул. У мальчика был открытый перелом голени, брызгала кровь, все кричали, а Веня стоял и смотрел…
Признаться, я не в первый раз видел такую мать, которой плевать на ребёнка, а прикрывает она это всякой чушью, но об этом, пожалуй, потом, или вообще никогда. Я, сидя на кухне небольшой квартиры в одной из типовых многоэтажек, вспоминал другой осенний день, и другую женщину, которая со слезами сунула себе в рот дуло пистолета… Но разговор не обо мне.
Вениамин же с каждым годом отдалялся всё дальше и дальше, и не только от матери, но и как бы от мира в целом, не желая сознавать себя как часть социума. Никто, увы, не смог привести мне ни одно из его рассуждений по поводу системы и людей, но они, эти рассуждения, имели место быть, и часто, очень часто, ставили в тупик даже тех, кто считал себя умнее и образованнее Нестерова.
Страница
2 из 9
2 из 9
