Жизнь Вениамина Нестерова

Тлел рыжий огонёк.

OHOKOUTOG — Это с греческого значит холокост (от английского holocaust — Всесожжение). Глядя на сигарету в руке женщины, я вспомнил комнату Вениамина.

Я вспомнил — не понимая, что чувствую — обгоревшие, чёрные стены, испещрённые кривой вязью странных символов на греческом и арабском, некоторые из которых пытались стереть чем-то острым. «Холокост» — повторялось чаще прочих, и это (вызывая, конечно, даже подсознательные, ассоциации с геноцидом во время Второй Мировой) холодило кровь и заставляло подкашиваться колени.

— Он пытался сжечь сам себя. — В тот раз она стояла у порога, опять курила. Руки дрожали. Она боялась этих стен, боялась даже говорить; как раз в тот самый миг я понял, что она боялась сына, боялась и так и не смогла полюбить. — Когда-то говорил, что скоро решится судьба людей — я невольно взглянул на иероглифы на стенах. — До того, как первый раз вернулся домой. Он говорил, что кто-то должен дать ему некую власть… — по щекам текли слёзы. — Он сошёл с ума, мой сын сошёл с ума… Почему, почему это случилось именно со мной?

— Каждый получает то, что заслуживает… — я не хотел говорить, но сказал. — Простите…

— Он бормотал что-то себе по нос — занятая воспоминаниями, она, кажется, меня и не услышала вовсе. — Кричал по ночам. Тогда он собрал в своей комнате все свои записи и дневники, которые вёл с девяти лет, и поджёг. Задыхался и кашлял, но не хотел чтобы его спасали, не хотел… Вопил, чтобы мы шли прочь. Если бы не я, квартира сгорела бы…

Психолог взглянул на меня поверх очков и как-то отталкивающе странно улыбнулся. Я знал, что он считает меня не больше чем «странным парнем», который надоедает странными расспросами; я знал, что считает себя хозяином своей судьбы. Аннушка и грёбанное подсолнечное масло, так говорил Егор…

— Извините, но у меня пациенты.

Сосед по палате сунул в рот очередной леденец:

— Ну чего, больше мне рассказать то нечего. Я пойду?

Врач из «дурки» взглянул в окно.

— Это всё, пожалуй, чем я могу вам помочь, а теперь у меня дела, вы извините.

Глава секты замолчал, а потом вздохнул, будто вспомнив что-то плохое.

— Что ещё вы хотели узнать? Не знаю, смогу ли рассказать больше чем уже рассказал.

Я ненавижу эти глаза. Глаза людей, которые думают, что умнее меня. Может быть, тогда-то я и начал сходить с ума, но ясно понимал, что каждый из них если не соврал, то чего-то недоговорил.

Тогда это стало моей навязчивой идеей. Кто же ты такой, Вениамин Нестеров?

История смерти.

«Возможно, эти могучие силы, или сущности,

предвещают возрождение давно минувшей

эры, когда жизни были свойственны очертания и формы,

возникшие задолго до явления человечества…

Память об этих формах сохранилась в поэзии и легендах,

где они превратились в богов, чудовищ и героев различных мифов».

Алджерон Блэквуд.

Меня зовут Альин Краев. В прошлой жизни я был журналистом. Я говорю — «прошлая жизнь», потому что иного эпитета подобрать не могу. Все, что было до, — колледж, университет и прочая дрянь; студенческие пьянки (весело было, честное слово), потом скучная работа офисного клерка (вот уж где ничего весёлого) — было как будто во сне, да и не было этого всего.

Потому, наверное, я и проникся к Нестерову неким подобием теплоты — наши судьбы многим похожи. Я всякий раз, когда думаю об этом, вспоминаю его лицо. Бледную кожу, голубую жилу на виске и серые глаза.

Я почти уверен, что каждый из вас иногда задумывался о том, что могло бы быть если бы. «Я если бы случилось иначе, чем случилось, а?». Вот так и я часто думаю, что случись у меня жизнь по-другому — лучше или хуже — то не довелось бы мне иметь участие (хотя бы пусть и частично) в судьбе Вениамина Нестерова.

Первая моя работа стоила мне десять тысяч в месяц — смешные, даже по тем временам деньги — но я был доволен и тем. Работал я курьером в газете с дурацким названием, но именно тогда познакомился с парнем, который был помешан на творчестве Лавкрафта, и всё мечтал о собственном издании. Звали парня Егор — весёлый бородач, привлекательно небрежный, и пахнущий «травкой» (тогда я и попробовал), в затёртых джинсах — и он научил меня играть в покер.

И дело здесь в мелочах. Как всегда. Грёбаных, долбаных мелочах. Аж, плакать хочется. Не застрелись моя мать, — просто вернулась однажды тёплым весенним днём и сунула себе в рот дуло пистолета — если… Да, к чёрту. Обо мне больше не надо.

Я увидел Нестерова, когда вокруг царил кромешный ад. Настоящий ад на земле. Всё вокруг грохотало. Это просто невозможно описать обычными человеческими словами. Тот дикий, первобытный страх, что составляет сущность человеческого существа — вот что я чувствовал тогда. Тогда, когда земля вокруг содрогалась, как в эпилептическом припадке, кренились столбы вдоль вздыбившейся дороги, по которой змеились чудовищные трещины.