Жизнь Вениамина Нестерова

Люди уже не кричали, а вопили — люди умирали на моих глазах! Я видел кровь и их глаза, в страшном нагромождении грохота и криков.

Город бился, как загнанный зверь. Это было землетрясение невиданной силы (такого не было за последние девять лет).

Тогда-то из облаков едкой каменной пыли, в ярком свете, заливающем обречённый город с далёких безразличных небес; когда, искря, сорвался с опоры провод электропередач; тогда-то я и увидел его. Всё дело в мелочах — не будь его появление столь эффектным для меня в тот миг, и не появись он передо мной именно при таких обстоятельствах — я бы ни за что не взялся за это дело с таким упорством.

Я чудом остался жив тогда, а сейчас понимаю, что это было совсем не чудо. План. Закономерность. Синхронность. Чёртова судьба.

Он медленно шёл вдоль тротуара, так, как будто было самое обычное летнее утро, а трещины (невероятно!) будто живые, обходили его, словно боясь причинить вред. Нестеров улыбался, а ветер колыхал полы пальто, поверх потёртой футболки с Кин-Конгом на груди…

Сердце то замирает, то напротив, начинает биться быстрее, когда я вспоминаю тот день. На лбу выступает испарина, и я ничего не могу с собой поделать.

Я тогда был репортёром, журналист из издания под названием «Сверхъестественное», и я приехал в город, что бы выяснить что-нибудь (желательно как можно больше) о той самой секте. Название этого братства везде предлагается разное, потому я говорить его не буду, а что они проповедуют, мне до сих пор так и не удалось выяснить.

— Когда кто-то знает что-то, чего не знает другой, это даёт ему преимущество. — Глава секты сидел в густой серой тени вне досягаемости лунного света, и это начинало раздражать. По спине пробегали мурашки, а голова была тяжёлой, как у пьяного, как у пьяного… Часы тикали, как чьё-то сердце. — Мы говорим друг с другом, но каждый из нас, я уверен, думает совершенно иначе, чем говорит. Кого волнует чужое мнение? — смешок из темноты — когда у каждого из нас есть своё. Вениамин, в конце концов, оказался таким как все, ничто не меняется, молодой человек, как и люди. Он боялся. Когда видишь что-то, чего не можешь понять, автоматически записываешь это в ранг ужасного и противоречивого, не так ли?

Все мои расспросы он топил в туманных метафорах и демагогии. А я видел, как будто наяву, глаза Вениамина. Видел, как он понял что-то (что, господи, я и по сей день понятия не имею!) и решил, что больше не будет делать так, как ему говорит кто-то.

Землетрясение исковеркало город до неузнаваемости. Страшно стало (до того было нечто вроде агонии) только тогда, когда я мельком взглянул из окна на разрушенный стихией город. В окнах горели свечи — электричества не было ещё почти два с половиной месяца — тогда, не переставая, шли на развалах спасательные работы.

Уже опустилась ночь. Из открытого окна в квартире пахло гарью, и пробирал до костей холодный воздух. Я помню тот день до мгновенья. Будто желая доказать самому себе, что всё действительно было, я проговаривал всё про себя сотни раз. Сотни раз, и с каждым разом становиться страшнее и страшнее. Это не пожар, — огонь не умеет врать — но раковая опухоль на самой последней стадии. Назад уже не повернуть, но никто не может точно сказать, когда наступит конец. И будет ли этот конец счастливым? И будет ли конец?

— Мой сын умер где-то в городе. Может быть, ещё найдут его тело, раздавленное бетонным перекрытием, а может быть он будет ещё жив. Я не знаю. Я так устала от всего этого. Вы считаете меня… Считаете? — подняла на меня взгляд — Мне всё равно, что вы считаете по этому поводу. Я с девятнадцати лет живу с непосильной ношей, но я пыталась, как могла, но пыталась сделать так, чтобы стало лучше.

— Спасибо вам — сказал я. Сказал, посидел несколько секунд в молчании, слушая далёкое завывание полицейской сигнализации. — До свиданья.

— Прощайте.

Прошло уже много времени с тех пор, но я, погружённый в свои метания, уже никогда не буду просто «странным парнем».

Что вы видите, когда поднимаете глаза к небу? Что вы видите, глядя в эту синюю даль? Что? Вы ведь не думали об этом, нет? Я вижу угрозу. Грёбаную раковую опухоль. И ветер, липким прикосновенье страха, доносит тихий шёпот неведомых сил.

Когда я был в родном городе Нестерова в последний раз (как я уже сказал, прошло больше двух лет), в ту ночь, когда видел в последний раз его мать, случилось кое-что, что, по всей видимости, и пошатнуло мою психику.

Егор той ночью вышиб себе мозги. Вот так история. Я вернулся в отель и консьерж сказал, что мне звонил какой-то мужчина, и просил, даже когда сказали что меня нет, соединить его с моим номером.

На аппарате мигала красная лампочка.

— Здравствуйте, уважаемый постоялец, для вас оставлено одно сообщение, — произнес первым делом бесстрастный женский голос.