Жизнь Вениамина Нестерова

Горели, словно чьи-то глаза, свечи в окнах уцелевших домов…

Монотонное пение я услышал ещё из дома, спиной ощущая сзади обжигающий взгляд. Я шёл, а приближающийся гул перемежался воем полицейской сирены и машины пожарной. Может, показалось, но за углом мелькнула чья-то неясная тень.

За всё, что происходило дальше, я поручиться не могу, потому что даже Сейчас, глядя в зеркало, я не могу с уверенностью сказать, что не сошёл таки с ума. Уж лучше б я свихнулся; пусть я буду грызть локти, дрожа в эпилептическом припадке, пусть захлебнусь кровью из прокусанных губ… Но я не сошёл с ума.

Аршавский стоял в окружении людей в одинаковых чёрно-бардовых балахонах, капюшон он сбросил, и вот тогда я увидел его настоящего — дьявола среди людей, с ужасающим блеском в глазах.

Ночь. Город. Я не знаю, как объяснить то, что было дальше. Появился Нестеров — тогда я увидел его во второй раз (но с того момента он стал моим проклятьем) — и это было ужасно. Огонь раскалил воздух, так, что пространство сминалось, как ненужная бумага, и вот и криков и утробных стонов, из этой чудовищной вакханалии появляется человеческая фигура. Вениамин Нестеров, несчастный парень, ченнелер, (не экстрасенс, но именно человек, связывающий мир с чем-то иным, неподвластным объяснений) что возомнил о себе слишком много, так много, что в какой-то момент потерял контроль над своей судьбой.

Холокост. Всесожжение. Геноцид всего рода людского, если б вы увидели то, что увидел я, то, думаю, выбрали самый лёгкий путь. Раз по венам, помните?! И всё, брызнула кровь, и сознание падает в небытие. Красный туман. Смерть.

Две адские бездны — Его глаза (и это уже не был Вениамин Нестеров) — вывернули всё моё естество наизнанку.

— Veni,VENI, VENI! — грохочет голос Аршавского.

Меня рвануло куда-то сквозь пространство и время, сквозь сомн красных и фиолетовых искр и какую-то внеземную вибрацию, в которую перерос гул разномастных голосов.

Последнее, что я видел, был Вениамин, простёрший руки к низкому чёрному небу. Адепты ордена встал на колени, молитвы разом затихли…

Я не помню, (пытаюсь, напрягаясь до слёз) что это было. Что было дальше? Не знаю.

Я вернулся через неделю, или около того. Именно вернулся — из космоса ли, или с той стороны бытия, из адовой бездны…

Тьма не значит страх, темнота всегда — так уж заведено — сменяет дневной свет, а пустота — белое — это действительно страх. Отсутствие. Небытие. Вот, что значит страх, и, мгновенье или вечность, я не знаю, но пребывал в вечности. Она была белой, как снег, как отсутствие памяти и боли.

Проснувшись в больничной палате, я сначала никого не узнавал, не помнил даже своего имени, а рядом с кроватью стояла мать Нестерова и во взгляде женщины читалась необъяснимая смесь радости и печали, тревоги (материнской заботы) и отчаяния. Я навсегда, клянусь, до конца своих дней, запомню тот миг.

Яркий свет потоками заливал палату из широкого окна. Белое — как пустота, (я даже испугался в первый миг), всё вокруг было белым бело. Пахло хлоркой, а на стуле в изголовье кровати сидела изможденная, враз постаревшая женщина.

— Ты проснулся… — голос дрогнул.

— Вы… Что вы здесь делаете? — её лицо почти единственное, что я помнил тогда.

— Как что я здесь делаю…

В сознание на мгновенье вернулся чей-то яростный вопль, перед глазами что-то ярко вспыхнуло кроваво-красным пламенем.

— Здесь живой! — это первое, что я услышал в своей новой жизни. — Давай парни, только аккуратнее, перекрытие еле держится.

— Эй! — это уже мне. В треугольнике яркого света появляется чья-то голова, смысл слов доходит до меня не сразу, но вот я смог застонать.

Потом, выясняя, что действительно случилось той ночью, я нашёл «кое-что», обнаруженное Егором перед тем, как он…

Моя мать садиться на кровать в гостиной и, глядя грустными глазами в пустоту, сует себе в рот дуло пистолета… Кровавые ошмётки забрызгивают стены, пахнет гарью и палёным мясом, тело Егора, которому оторвало полголовы, оседает на пол…

Листок бумаги формата А4 стал для меня последней частью паззла, который я кропотливо собираю всё это время. Чёрным по белому, издевательски просто и так реально, как вы и я, что уж и не придумать отговорки.

Исходный текст я видел, но он был на языке, о котором ничего не знал никто, из знакомых мне филологов и языковедов. Странные и пугающие иероглифы холодили кровь, заставляя сердце замирать.

Егор перевёл заклинание — его неровный подчерк заставлял вспомнить его взгляд, полный надежды на чудо, полный ума и эрудиции, но отстранённый, будто… не принадлежащий этому миру… Вот переведённый текст:

«Приходящий из Иного, возвращающий и выходящий в путь, как каждый из них, тех кто за гранью Сфер и миров… И мы, паства твоя, покорны, как иные рабы покорны нам, до скончания века и времён в пустоте и вне Мира.