Немой Мазохизм

Грэмм бы этого не вынес. А Сиэль плохой мальчик. Сиэлю это по силам.

Он торчит в следственном изоляторе и к нему никого не пускают. Не позволяют ему ни с кем контактировать кроме как с его адвокатом и следователями. Расстраивает мысль, что я его еще долго не увижу. Сколько будет длиться следствие? Месяц? Два? Пол года?

Еще стакан виски.

Открываю новую бутылку.

Молчу. Он начинает выходить из себя. Не издаю ни слова. Просто смотрю на него. Продолжительно пялюсь, а он продолжает задавать все те же вопросы один за другим. От раздражения начинает проговаривать их буквально по слогам. Хочется смеяться, но сдерживаюсь из последних сил.

Я знаю, что Гарэтта допрашивали, не знаю, что он им там наговорил, но я решил просто заткнуться не говоря ни слова. В этом бы случае наши показания не разошлись, как не глупо.

Он от злости стукает ладонью по столу и уходит. На смену ему приходит следующий и продолжает допрос. Как достали. Я уже проголодался. Так продолжается еще около двух часов, а потом в изолятор заходит стерва Миллиган. Она моя докторша. Та сучка-психиатр, под присмотром которой я все эти годы находился в психушке. Она волевая, безразличная, стервозная и срать на всех нас хотела. Держится как хренова леди, походка, осанка, нос к верху, твёрдый, решительный голос, крепкое рукопожатие. Синяя блузка застёгнута на все пуговицы, даже ключиц не видно. Строгая, чёрная юбка-карандаш обтягивает ноги. Стройный стан и высокие каблуки. Светлые русые волосы пуританской гулькой закреплены шпильками. Серьёзный изгиб чёрных, подведённых бровей и пухлые губы выкрашенные алым, единственное, что хоть как-то намекало на сексуальность. Ей бы пошла кожа и розги, высокие туфли на платформе, шест. Вспоминаю о тех комнатах в «Либерти», вся эта садо-мазохистская тематика. Если бы я ее не знал, я бы подумал, что она к этому неравнодушна. А может я ее в самом деле плохо знаю.

Уиллс? — садится напротив меня, смотрит на мой новый цвет волос, на мою причёску — тебя и не узнать.

Почему вы здесь, доктор Миллиган? — спрашиваю так наивно. Придаю своей морадшке невинный вид, примерно такой же какой бы состроил Грэмм завидев ее.

Расскажи мне, почему ты здесь?

Я… — опускаю глаза — я не знаю, что они от меня хотят… я не понимаю… почему они меня здесь держат?

Почему ты сбежал?

Я хотел… я просто хотел друга… я там был совсем один… — начинаю плакать, выдавливаю из себя эти слёзы, смотрю на нее жалостливыми глазами — я так устал от этого одиночества… я просто напросто хотел общения… людей… я там сходил с ума. Я говорил им… не раз им говорил, но всем будто плевать на это. А те что сидели со мной, они… они не общались. И тот парень с каталепсией… когда он умер, я… я больше не смог там находиться. Мне было больно. Мне было плохо. Невыносимо плохо. Пусто. Понимаете меня? — выпускаю новый поток соплей и слюней. Хочу даже взять ее за руку, но наручники меня сковывают.

Ты помнишь что было после того как ты сбежал?

Да, я помню… помню как попал под колёса машины Гарэтта. А потом я потерял память… это было то ли амнезия, то ли что… я не знаю… но пару недель я не мог прийти в себя и ничего не помнил. Гарэтт приютил меня, я жил с ним. Благодаря ему мы нашли мою семью… ну, как семью… — поправляю себя — брата… Эллион… мы потом ездили к нему… — снова задумываюсь, вспоминаю — а потом мы с ним поругались… с Гарэттом… сильно поругались и я ушел.

Из-за чего вы с ним поругались?

У Гарэтта были проблемы с наркотиками, а я… мне всегда это не нравилось… а потом он попал в больницу с передозировкой, а там… там он сказал мне, что всё равно не бросит наркотики, что ему плевать на всё… на всех… на меня. И я ушел.

И что было потом? — внимательно слушает ничего не записывая.

Благодаря брату я снял себе квартиру, устроился работать официантом в «Либерти». Началась новая жизнь.

Вот как… — на ее лице мельком замечаю какое-то удивление. Она, вероятно, думала, что психи опасны для социума — а потом что было?

Потом… я впервые попробовал алкоголь… мы сидели в баре с Габриэлем, парнем с которым я работал там, и… и потом как обрыв… я ничего не помню. Это был последний вечер. Дальше пустота.

Это всё?

Скажите, с Гарэттом всё в порядке?

Я выясню позже.

Я так хочу его увидеть — снова начинаю плакать — мне тут плохо, доктор Миллиган… мне ужасно плохо — слёзы капают на металлический стол, я вытираю руками свои глаза, снова смотрю на нее — когда меня выпустят? Почему меня здесь держат? Что это за место?

Она ничего не отвечая просто уходит. Смотрю всё тем же слёзным взглядом в зеркало, что находится в комнате допроса. Я знаю, что они видят меня. А она — единственная кто знает меня Таким. Знаю, что она подтвердит моё состояние, но не знаю, хорошо ли это. Ведь это шаг навстречу психушке, а не тюрьме, что тоже не было желаемым выходом.