Добавить в моё избранное
230 мин, 12 сек 9663
Чувства эти однако при всей своей свежести и утонченности несколько отличались от тех, что переполняют людей в романтическом возрасте. Хотя по существу это были те же чувства, замешанные, как и все прочие, на консистенции любви… Только любовь эта была любовью иного рода — любовью к Богу.
Заповедь: возлюби ближнего своего, звучала в доме Эттейлы по-особенному. Он помнил и любил всех своих, живых и мертвых, родственников, друзей и учеников, но ближе Бога сегодня у Эттейлы не было никого. Впрочем, и раньше, окруженный славой, почитателями и почитательницами, он, безусловно, носил частицу божественного в своем сердце. Только теперь, спустя годы исканий, провозвестник будущего ясно осознал, насколько сильно мирская суета и каждодневные занятия науками рассеивали его внимание и не давали сосредоточиться на главном. Тогда, в зените славы, главным казалось все, что угодно, только не то, что теплилось где-то в глубинах воодушевленного сознания, выплескивающегося наружу проблесками озарения. Главным представлялись тепло и свет, а не источник света и тепла.
Глядя на танцующие в камине языки пламени, Эттейла не пытался, как прежде, распознать в этой неистовой потаенной игре судьбы конкретных людей, а порой и целых народов — сегодня это интересовало его лишь в той мере, в какой может интересовать человека повторение пройденного, — Эттейла старался смотреть сквозь огонь, на раскаленные угли и сквозь угли, сквозь судьбы, сквозь эпохи… с тем, чтобы увидеть Его… Увы! Тайна так и оставалась тайной даже для самого просвещенного из когда-либо живших на Земле людей. В то же время сам Всеведающий и Вездесущий наверняка видел старого мэтра и по-доброму посмеивался над его тщетными попытками проникнуть в пучину сокровенного…
Внезапно что-то постороннее отвлекло Эттейлу от созерцания отблесков истины. Мэтр тряхнул головой и вернулся в свое менее напряженное состояние, тонко настроенное на восприятие надвигающихся событий. Уши его еще ничего не слышали, но чувства подсказывали приближение чьих-то шагов. Поднявшись с кресла, Эттейла подбросил в огонь несколько поленьев и медленно побрел в прихожую, бормоча под нос трудноразличимые латинские фразы.
Выйдя во двор, Эттейла направился к воротам, в которые, по его мнению, через несколько секунд должен был раздаться стук. Прохлада летнего вечера приободрила прорицателя. В Париже грохотала революция, которой позднее суждено было войти в историю под названием «Великой французской буржуазной революции». Здесь же, в стороне от классовых передряг, воздух был чист и прозрачен, и казалось — никакие бури не способны испортить его первозданной свежести. Глоток этого воздуха для Эттейлы был сродни глотку воздуха свободы для Робеспьера. Именно в нем черпал вдохновение великий предсказатель. Именно в нем он чувствовал присутствие чего-то божественного.
Шум приближающегося экипажа, а затем легкий стук в ворота застал Эттейлу в двух шагах от них. «Похоже, я все еще что-то могу,» — подумал провидец и улыбнулся. Черная вуаль скрывала лицо загадочной посетительницы, но и под этой вуалью, несмотря на ослабевшее зрение и сгущающиеся сумерки Эттейла без труда сумел разглядеть великую скорбь. Можно было сказать и по-другому — сам эфемерный облик незнакомки был воплощением человеческой скорби: излишне приподнятый подбородок, демонстративно расправленные плечи — все эти мелкие детали ясно давали понять, что женщина, вне всяких сомнений, благородного происхождения, мужественно борется с гнетущей ее сердце и душу болью.
— Мне нужна Ваша помощь, мэтр, — вместо приветствия произнесла незнакомка. — Я знаю, что Вы давно не практикуете, но поверьте, иного выхода у меня нет.
Едва уловимая тень раздражения пробежала по лицу великого прорицателя. Мысленно он уже корил себя за излишнюю мягкость, которую намеревался проявить. Однако скорбь женщины была столь велика, что не оставляла никакой надежды на спокойный сосредоточенный вечер созерцания истины. Скорбь всегда была для Эттейлы выше истины. Он знал, что поступает неправильно, но не в силах был воспрепятствовать этому.
— Что ж, — задумчиво произнес хозяин, — если у Вас действительно нет иного выхода — проходите, но помните, что я уже очень стар, стараюсь держаться подальше от…
— Мой муж завтра умрет, — внезапно прервала прорицателя странная женщина, и Эттейла скорее не увидел, а почувствовал, как слезы навернулись на ее проникнутые тоской и прикрытые черной вуалью глаза.
— Проходите в дом, в гостиную направо — я скоро вернусь, — сказал Эттейла и направился в погреб. Там при свете свечи он нашел бутылку красного вина. Вернувшись в дом, протер ее сухой тряпкой. По дороге в гостиную, где уже расположилась незнакомка, прорицатель заглянул в кабинет и вынул из стола потертую и также изрядно запылившуюся колоду гадальных карт, без которых, как он полагал, ему вряд ли сегодня удастся обойтись.
Заповедь: возлюби ближнего своего, звучала в доме Эттейлы по-особенному. Он помнил и любил всех своих, живых и мертвых, родственников, друзей и учеников, но ближе Бога сегодня у Эттейлы не было никого. Впрочем, и раньше, окруженный славой, почитателями и почитательницами, он, безусловно, носил частицу божественного в своем сердце. Только теперь, спустя годы исканий, провозвестник будущего ясно осознал, насколько сильно мирская суета и каждодневные занятия науками рассеивали его внимание и не давали сосредоточиться на главном. Тогда, в зените славы, главным казалось все, что угодно, только не то, что теплилось где-то в глубинах воодушевленного сознания, выплескивающегося наружу проблесками озарения. Главным представлялись тепло и свет, а не источник света и тепла.
Глядя на танцующие в камине языки пламени, Эттейла не пытался, как прежде, распознать в этой неистовой потаенной игре судьбы конкретных людей, а порой и целых народов — сегодня это интересовало его лишь в той мере, в какой может интересовать человека повторение пройденного, — Эттейла старался смотреть сквозь огонь, на раскаленные угли и сквозь угли, сквозь судьбы, сквозь эпохи… с тем, чтобы увидеть Его… Увы! Тайна так и оставалась тайной даже для самого просвещенного из когда-либо живших на Земле людей. В то же время сам Всеведающий и Вездесущий наверняка видел старого мэтра и по-доброму посмеивался над его тщетными попытками проникнуть в пучину сокровенного…
Внезапно что-то постороннее отвлекло Эттейлу от созерцания отблесков истины. Мэтр тряхнул головой и вернулся в свое менее напряженное состояние, тонко настроенное на восприятие надвигающихся событий. Уши его еще ничего не слышали, но чувства подсказывали приближение чьих-то шагов. Поднявшись с кресла, Эттейла подбросил в огонь несколько поленьев и медленно побрел в прихожую, бормоча под нос трудноразличимые латинские фразы.
Выйдя во двор, Эттейла направился к воротам, в которые, по его мнению, через несколько секунд должен был раздаться стук. Прохлада летнего вечера приободрила прорицателя. В Париже грохотала революция, которой позднее суждено было войти в историю под названием «Великой французской буржуазной революции». Здесь же, в стороне от классовых передряг, воздух был чист и прозрачен, и казалось — никакие бури не способны испортить его первозданной свежести. Глоток этого воздуха для Эттейлы был сродни глотку воздуха свободы для Робеспьера. Именно в нем черпал вдохновение великий предсказатель. Именно в нем он чувствовал присутствие чего-то божественного.
Шум приближающегося экипажа, а затем легкий стук в ворота застал Эттейлу в двух шагах от них. «Похоже, я все еще что-то могу,» — подумал провидец и улыбнулся. Черная вуаль скрывала лицо загадочной посетительницы, но и под этой вуалью, несмотря на ослабевшее зрение и сгущающиеся сумерки Эттейла без труда сумел разглядеть великую скорбь. Можно было сказать и по-другому — сам эфемерный облик незнакомки был воплощением человеческой скорби: излишне приподнятый подбородок, демонстративно расправленные плечи — все эти мелкие детали ясно давали понять, что женщина, вне всяких сомнений, благородного происхождения, мужественно борется с гнетущей ее сердце и душу болью.
— Мне нужна Ваша помощь, мэтр, — вместо приветствия произнесла незнакомка. — Я знаю, что Вы давно не практикуете, но поверьте, иного выхода у меня нет.
Едва уловимая тень раздражения пробежала по лицу великого прорицателя. Мысленно он уже корил себя за излишнюю мягкость, которую намеревался проявить. Однако скорбь женщины была столь велика, что не оставляла никакой надежды на спокойный сосредоточенный вечер созерцания истины. Скорбь всегда была для Эттейлы выше истины. Он знал, что поступает неправильно, но не в силах был воспрепятствовать этому.
— Что ж, — задумчиво произнес хозяин, — если у Вас действительно нет иного выхода — проходите, но помните, что я уже очень стар, стараюсь держаться подальше от…
— Мой муж завтра умрет, — внезапно прервала прорицателя странная женщина, и Эттейла скорее не увидел, а почувствовал, как слезы навернулись на ее проникнутые тоской и прикрытые черной вуалью глаза.
— Проходите в дом, в гостиную направо — я скоро вернусь, — сказал Эттейла и направился в погреб. Там при свете свечи он нашел бутылку красного вина. Вернувшись в дом, протер ее сухой тряпкой. По дороге в гостиную, где уже расположилась незнакомка, прорицатель заглянул в кабинет и вынул из стола потертую и также изрядно запылившуюся колоду гадальных карт, без которых, как он полагал, ему вряд ли сегодня удастся обойтись.
Страница
66 из 70
66 из 70
