Я, мой убийца и Джек-потрошитель

«Ну, с вами-то мне недолго осталось», — чуть было не выпалила я.

Проблему моих неконтролируемых перемещений в Лондон Государь в ту ночь решил довольно своеобразно.

— В продуктивной фазе шизофрении, когда человек перестает контролировать перемещения своего эфирного тела, помогает безотказно. Снижает все паранормальные способности.

Мне на руку легла та самая розово-красная коробка таблеток, которые Государь давал на прошлой неделе, чтобы я успокоилась и уснула. Супер! Ну просто супер!

— Хотите сказать, что я шизоид?! — взвизгнула я.

Профессор вздохнул и закатил глаза.

— Господи! Нет же! Даже мысли такой не держу. Психика у вас что надо. Но на бензодиазепинах вам будет куда сложнее проявлять свои «выдающиеся» магические способности.

Мысль, что меня снова не утянет в Лондон без моего желания, безусловно, грела. Но вот эта часть разговора мне не нравилась. Судар опять не хотел объяснять. Ничего не хотел объяснять, черт возьми! И эти расспросы про смерть мне тоже не нравились.

Пока таблетка действовала, я отдала некроманту линзу, под завязку заполненную временем. Государь лишь удовлетворенно хмыкнул. Признаться, я ожидала большего проявления восторга: все-таки двенадцать лет подарила человеку. Вторую линзу оставила ему на хранение. Меня напоили чаем, и я подробно рассказала про первую часть сегодняшнего путешествия, уточнив под конец:

— Убийца Мэри Энн Николс и Марты Тэбрем один и тот же, — говоря это, я машинально проверила свой центральный поток энергии.

Поток существовал, энергия текла, но я не могла по своему желанию ею управлять.

Увидев мое замешательство, Государь криво усмехнулся.

— Теперь попробуйте выйти из тела.

Я попробовала. Результата — ноль целых хрен десятых.

— Ну что, успокоились? Поняли, что в Лондон вас не снесет?

— В общем-то… да… — промямлила я.

— Отлично! Тогда идите спать. Вы устали. Да и я тоже.

— А завтра? Завтра мне снова придется это пить?

— Завтра будет завтра, — отрезал научрук и взглядом указал на мою спальню.

Осталось только довериться его авторитетному и авторитарному мнению и повиноваться.

Позднее утро. Я лениво обвела глазами комнату и резко села на кровати. В подсознании засела заноза. Вчера произошло нечто такое, что меня задело, но я подавила это чувство. После сна задавленная эмоция спешила проявиться смутным беспокойством и неудовлетворенностью.

Я снова прилегла и начала перебирать в уме события вчерашнего вечера, коих было предостаточно. Как ни странно, на Николс и Потрошителя моя заноза никак не отреагировала. В тех воспоминаниях была бездна страха, но больше ничего.

Бессознательное путешествие? Страх усилился, я инстинктивно сжалась под одеялом, но… в Лондон не попала. Проверила потоки, выход из тела — все способности восстановились, и угрозы я не чувствовала. Заноза уменьшилась и ощущалась куда как менее болезненно. Значит, есть еще какая-то мелочь. Какая?

«Не обольщайтесь. Вы не в моем вкусе», — повторил хриплый голос в моих воспоминаниях. О черт! Этого мне не хватало. Нашла, о чем переживать перед лицом смерти.

И все же… Все же, обманывать себя — удел натур слабых, писала Маргарет Митчелл. Сама я считала самообман глупостью, а не слабостью — и по жизни себе не лгала. И сейчас не стану. Да, за все снесенные унижения, страхи и перспективы гибели мне отчаянно хотелось отомстить Государю. Каким образом? Самым женским, конечно. Влюбить в себя и отвергнуть. Вот, мол, вам! За безобразное отношение. А я вашей никогда не стану. Ах, какая сладкая была бы месть. О путях влюбления профессора в себя я, конечно, даже и не думала еще, но результата хотелось до боли. А тут — такой конфуз. Не в его вкусе. Ну и черт с ним!

Ладно, осознала, призналась себе, отвела душу — а теперь пора умываться и чистить зубы.

Едва я успела закончить с утренними водными процедурами, как меня перехватил Государь. Сухо пожелав доброго утра, он, ни слова более не говоря, потащил меня куда-то из квартиры. На первом этаже я начала протестовать и упираться, и Государю пришлось взять меня за руку. Подъездная дверь открылась, и я сразу поняла, зачем профессор приволок меня вниз. С мороза вошел консьерж, высокий дядька лет сорока-сорока пяти с квадратными плечами, от которого веяло холодом и сигаретным дымом.

После приличествующих ситуации приветствий Государь свойственным ему прохладным тоном напомнил консьержу, который, как я уже поняла, был здесь по совместительству и охранником:

— Я просил вчера вечером никого ко мне не пускать.

— Да, Горан Владиславович, — поспешил заверить работник, — я так и сделал. В толк не возьму, как эта пигалица пробралась к вам… Но уверяю…

Профессор не стал слушать уверений и перебил.

Что у него за манера такая — всех перебивать?