Истинное предназначение

Их, наконец, растаскивают в стороны, и только теперь Торранс окончательно приходит в себя. Бобби продолжает бормотать непристойности, сморщенные руки с покрытой пигментными пятнами кожей сжаты в кулачки, из разбитого носа бежит густая, черная кровь, она стекает двумя дорожками по трясущемуся подбородку и дальше по дряблой шее, пачкая отвороты серой, больничной пижамы. Дэнни опускает взгляд и замечает, что старик умудрился оторвать карман халата, и запачкал белоснежную ткань багровыми пятнами.

— Ты как? — Стью Хопкинс, помощник главврача внимательно смотрит Дэнни в лицо. На прыщавой шее Стью стетоскоп. Почему-то именно стетоскоп вызывает у Торранса приступ смеха. Он содрогается, пытаясь заглушить грудные спазмы, но веселье исторгается из него, словно где-то внутри лопнул смеховой пузырь.

Старика уводят. У лестницы, Бобби оборачивается и долго смотрит на Торранса, после чего тихо произносит только одно слово. Именно оно застает Торранса врасплох. Это слово — «тремс».

Фильм заканчивается, и Торранс остается один в темной спальне. В соседней комнате бьют часы. Дэнни считает удары:

Один, два, три…

Дэнни засыпает.

Это лето подстать тому, в котором нагретые доски причала издают свой особый запах, а с дальнего берега озера виднеются верхушки деревьев. Солнце расплавило асфальт, еще немного и тот закипит, трава на газонах приобрела желтоватый цвет, а старина Штейнбреннер навсегда покинул «Янкиз», упокой господь его душу. Июль выдался чертовски жарким, кому как не Дэнни думать об этом. Старикам всегда не хватает солнца, удел всех осенних людей (так Дэнни называет их про себя) — лунные ночи без сна, но даже они пресытились дарами, которые преподнесло чертово лето. Через два года наступит конец света по календарю майя, но Торранс не думает о плохом — его работа по-своему связана со смертью. Иногда Дэнни лежит без сна, ворочается, наплевав на правила игры — пружины скрипят, протестуя, и сладкая дрема не спешит принимать в свои объятия. Торранс слушает ночь, вспоминает прошедший день, утром собирается на работу, отрешенно рассматривая в зеркале опухшее лицо.

Сегодня девятнадцатое июля, понедельник — Дэнни оставляет машину на бесплатной парковке и бредет на работу. Двести ярдов пути занимают чуть больше десяти минут — Торранс подолгу останавливается у каждого перекрестка, всматриваясь в пустынные улицы Уэстчестера, затем, решившись, пересекает улицу. Начало недели выдалось на славу — уже сейчас, в семь утра Дэнни ощущает себя как выжатый грейпфрут, слипаются глаза и хочется послать все к черту, но Торранс заставляет себя двигаться к хоспису святого Джерома, проклиная понедельники, обезумевший июль две тысячи десятого года, и все те обстоятельства, что заставляют его жарится на чертовом солнце, вместо того, чтобы потягивать мартини где-нибудь в прохладном баре, с чудом сохранившимся музыкальным автоматом, под завязку заряженным «Сорокопятками». Закрывая глаза, Дэнни представляет себя сидящим у стойки на высоком круглом стуле, обтянутом коричневой кожей. За спиной бармена волшебно поблескивают бутылки, солнце стыдливо заглядывает сквозь отогнутый уголок шторы, заставляя сиять никелированные подставки для бокалов, а чья-то добрая рука уже забросила дайм в пыльную щель, и теперь стоит только подождать, пока потемневшая от времени механическая лапа выберет из стопки пластинок нужную.

— Я брел по улицам, пока мои ноги не налились усталостью — подпевает Дэнни, останавливаясь у почтового ящика. Старина Спрингстин — старый сукин сын, как никто другой знает, что творится с Торрансом. — Я слышал голоса, давно ушедших корешей — Дэнни машинально пинает консервную банку, и вздрагивает, услышав тарахтение жестянки.

Сбавь обороты, приятель — ты гуляешь по Уэстчестеру, а улицы Филадельфии, из песни Брюса, оставь другим. Эти слова навевают тоску, но впереди гребаный понедельник, и утреннее солнце только лениво потягивается на небесах, готовясь славно поработать.

Торранс огибает стоянку для персонала (старый Шевви вполне мог бы найти здесь себе пристанище на день, но Дэнни стесняется оставлять его на виду у коллег, предпочитая недолгую прогулку по пустынным улицам), отсчитывает четыре гребаных ступеньки и толкает широкую стеклянную дверь с наклейкой «Хоспис — дом для пациентов» — это одна из полутора десятков заповедей заведения. Торранс знает их наизусть — полный перечень можно прочитать на выцвевшей картонке на стене второго этажа, у самого лифта, скорее всего ее прибили там специально, чтобы персонал всегда знал, что «Репутация хосписа — твоя репутация», ну и так далее. Насчет репутации у Дэнни свое мнение, но он благоразумно держит его при себе. Кто знает, как оно повернется, выскажи он пару соображений — последняя заповедь гласит: «Главное, что ты должен знать, — ты знаешь очень мало». Дэнни и в самом деле не понимает, какого хера он прозябает в этом царстве уныния и скорби, но сказано ведь: «Пациент ближе к смерти, поэтому он мудр.