К Закату от Русколани — Воин Ночи

Словно и не осталось в этом мире ничего, кроме их двоих, защищенных от Темных Сил огненным кругом, по краю которого бродили порождения Зла…

XI

Гулкие удары, разносившиеся над утренним городом, звали людей на вече. Пусть не кто — нибудь, а НАРОД решит спор кузнеца и царя! Пусть будут свидетелями Солнце и Предки, зрящие с небес, что суд будет творим по правде! Впрочем, вырождение народной демократии давало себя знать и здесь: старый кузнец, не смыкая глаз, ночевал в порубе, на соломе, а царь провел ночь с женою.

Над вечевой площадью возвышался деревянный помост: с него предстояло держать речи. В сопровождении бояр к нему подошел Ледар, что — то с деланным весельем сказал им и поднялся по всходу на надежные доски настила. Людская молва говорила, что только один раз эти доски рухнули — под Турградским князем, осквернившим свои уста ложью, чтобы запустить жадную руку в царскую казну.

С противоположной стороны стражники вывели Огнеяра. Бессонная ночь явно сказалась на кузнеце, но ни смирения, ни равнодушия на его лице не отражалось, а под усталостью тлела неукротимая решимость доказать свою правоту. На помост он поднялся так же, как и Ледар — один. Царь и кузнец молча взглянули друг на друга. Царь и кузнец, но не Господин и раб, а народный вождь и свободный человек. И если бы не стремился вождь встать над народом…

Ледар повернулся в одну, затем — в другую сторону, чтобы его видели все, и громко заговорил:

— Жители великой Русколани! Всем вам известно, что кузнец Огнеяр отказался платить установленное в казну. Более того, он оскорбил бирюча и ударил своего соседа, купца по имени Пересвет, который пытался его успокоить. Как и положено, Огнеяр провел ночь в порубе, и должен будет заплатить и Пересвету, и казне урочное.

Народ недоуменно загудел: зачем было собирать Вече, если все и так ясно? Царь продолжал:

— Но Огнеяр оправдывает себя тем, что будто — бы я стремлюсь к самовластию, накладываю непосильный налог и предаю народ ариев! Я увеличил установленное для казны, чтобы поскорее наладить торговые пути в Мелухху, страну черных людей, ездящих на слонах! Кузнец видит в этом мое презрение к стране и городу. Пусть он повторит еще раз свои обвинения — при всех тех, кого он берется «защищать»!

Огнеяр помедлил, а затем тряхнул седой головой и начал:

— Не дело мне оправдываться или прощения просить, хоть и неразумно поступил я вчера. Но сначала вспомни, Русколань, что ты видела от меня? Сколь труда вложил я в свое дело — на твое благо! А когда войны случались? Видел ли хоть кто меня бегущим в бою?

Мнения в толпе разделились: с одной стороны, кузнеца все уважали, но с другой — порядок тоже нарушать не годится… А Огнеяр распалялся все больше, поворачиваясь то к Ледару, то к людям:

— За что Волю свою продаешь, Русколань? Не потому зло меня берет, что в казну положенное увеличили: хрен с ним, нужно торговать — заплатим. Но почему чтоб меня судить — собрали Вече, а чтобы об имуществе своем судить — нет? Негоже, чтоб один за всех решал, хоть царь он, хоть кто! Сегодня он на торговлю деньги соберет, а завтра — на пиры себе да боярам своим?! Не было такого при прадедах наших, что Арьяварту строили да обороняли!

Многие, особенно — молодежь, стали склоняться на сторону кузнеца. Иногда случалось чудо, и в Арьяварту возвращались пленники, захваченные кочевниками и проданные в рабство на невольничьих рынках древних цивилизаций Ближнего Востока. Они рассказывали о фантастических дворцах — и бедняцких хижинах, о толпах нищих — и о пресыщенных жизнью господах, которых носят в паланкинах рабы, о том, что цари этих далеких стран властны над жизнью и смертью подданных, и не признают никакой Правды… Не бывать тому в Русколани! Более же осторожные пока молчали, ожидая дальнейшего развития ситуации.

Ледар хранил молчание. Тем временем на дощатый помост поднялся еще один человек. Это был старый друг Огнеяра — Пересвет, которого кузнец сбил с ног минувшим днем. Он заговорил, глядя прямо на соседа — спокойно, без гнева или злобы:

— О народе, стало быть, радеешь? Хорош радетель, нечего сказать. С того начал, что меня оземь приложил. Знаешь ведь, что я скорее руку себе отрежу, чем на тебя ее подниму. Был же ты мне ближе брата, росли вместе, вдвоем в Русколань подались. Хорош братец…

Кузнец не смутился:

— А что, коли неправду творят, так я из — за тебя ее терпеть должен?

— Неправду, говоришь? Да тебя зависть точит, что иным от рождения богатство достается, а ты его лишь к старости накопил. Мне ли твоих мыслей не знать?

— Да нет зависти у меня! Беспокоюсь только, как бы гордость у бояр да царя с князьями разум не перевесила!

Ледар повернулся к толпе и, словно в недоумении, развел руками:

— Не знаю уж, что и думать. Коли кузнец (слово «кузнец» он выделил интонацией) говорит, царю, видно, слушаться надо!