К Закату от Русколани — Царь венетам

Пришел тот опять, смотрит — а на воротах у мужика береста, а на бересте той — «Вчера приди!». Черт и говорит сам себе: «Вот, надо было вчера придти — мужик бы деньги и отдал, а теперь не отдаст, да я и сам виноват!» И перестал ходить к мужику.

Опять слушатели рассмеялись. А потом кто-то крикнул:

— Вальгаст! Хорошо ты рассказываешь, а ведь поешь еще лучше! Давай — ка, повесели нас чем-нибудь.

Менестрель подумал и улыбнулся:

— Ладно, я недавно сочинил кое-что… Не знаю, повеселит ли вас…

— Ты пой знай! — закричали со всех сторон — Мы у тебя все песни любим!

Тогда Вальгаст тронул струны и сказал:

— Слушайте.

Лучик света в моей непроглядной и мрачной судьбе,

Моя тайная спутница, мой оберег от ненастья…

Каждый грех — это миг, когда я забывал о тебе,

А достойный поступок — подарок грядущему счастью.

Я искал и ищу тебя в тысячах лиц на пути,

И ошибок не счесть, и раскаянью нету предела.

Только помню я день на лесных берегах у реки,

Когда в летнем просторе ты песни мне тихие пела.

Кто ты? Сон ли мой детский? Мечта?

Мне ответа не даст ни рассвет, ни печаль и не память.

Если я и увижу однажды тебя, то когда?

А забыть эту боль в своем сердце себя не заставить.

Я с тобою всегда, в то же время — в бескрайней дали,

Я молился б тебе, если только бы знал твое имя.

Моя милая девочка, мой вечный светоч любви,

Моя память и боль, моя вера, моя берегиня…

… У костра воцарилось молчание. У каждого ведь была та, которой можно было, обладая поэтическим даром, посветить подобные слова! Примолкли молодые ополченцы, еще не ведавшие женской ласки, мечтавшие со славою вернуться из похода к знакомым с детства девчонкам. Задумались почтенные отцы семейств, ушедшие защищать свой дом — они вспомнили о том, какими стройными и смешливыми были в далекой молодости жены, ждущие их с победой. И сурово опустили подбородки на рукояти мечей, упертых в землю, витязи, еще с Хиргардом рубившиеся не в одной сече. Что вспоминали они? Только ли засады, погони, поединки, пиры да бесконечные скитания по Закатным Землям? Или им от прошлого осталось нечто большее, нежели скорбный цинизм и боль старых ран? Может быть, за всеми женщинами, бывшими для них забавой на одну ночь, вставал светлый облик Той, любовь к которой хранила воинов в самых страшных битвах?

А Вальгаст слукавил. Нет, может быть, именно эту-то песню и сложил он несколько дней назад, но и она, и все прочие песни о любви родились в его сердце в тот далекий миг, когда бродяга-менестрель встретился с истинным Чудом.

Ему было лет семнадцать, когда однажды вечером он брел себе по лесу, очередной раз скрываясь от разъездов конницы местного графа. Что — что, а возмущать спокойствие Вальгаст всегда умел и любил! Долго еще виллены будут с суеверным ужасом вспоминать, например, его ответ жрецу Небесного Господина, который поучал толпу: мол, прежде всего следует любить Творца и избранного им непобедимого Хейда. Менестрель невинным голосом прокомментировал:

— Да я бы их хоть каждую ночь любил…

Разумеется, пришлось убегать, причем очень быстро. И теперь Вальгаст буквально валился с ног. Услышав журчание воды, он просто не смог удержаться, чтобы не подойти и не утолить жажду.

Действительно, через десяток шагов менестрель обнаружил ручей. Он встал на колени, зачерпнул опустевшей флягой воды, сделал несколько глотков, снова наполнил флягу, повесил ее на пояс и омыл потное лицо. Стало значительно легче, и Вальгаст оглянулся по сторонам, прислушиваясь к звукам Леса. Неожиданно для себя он обнаружил, что совсем недалеко течение ручейка перекрыто упавшим в него большим черным камнем. Прежнее русло, находившееся за преградой, уже зацвело болотной зеленью, над которой вились мелкие мошки. «Безобразие!» — решил Вальгаст и попытался вытащить камень из воды, однако тот упорно не поддавался. Тогда менестрель рассердился, ухватил его обеими руками, поднатужился — и, потеряв равновесие, сел на траву. Камень был в его руках. Вальгаст выпустил его, начал подниматься — и замер, услышав за спиною мелодичный женский голос:

— Не знаю даже, чем и отблагодарить тебя, странник…

Менестрель обернулся, рука скользнула к ножу на поясе — но опасения были напрасны, слишком искренней добротою лучились зеленые глаза молодой женщины, стоявшей, положив руку на ствол ольхи. И платье на ней было тоже зеленое, с таинственными переплетениями узоров на подоле и плечах, а каштановые волосы с зеленоватым же отливом были перехвачены искусно изготовленным очельем. Ничего необычного… если не считать того, что она просто не могла незамеченной подойти так близко к опытному искателю приключений. Просто не могла, будь она человеком.