Добавить в моё избранное
187 мин, 24 сек 3781
Перед глазами всадника память рисует видения его детства и юности: он вспоминает, как собирал с матерью целебные травы на лугах, как с отцом ловил рыбу в Прозрачной реке, как играл с ребятами из соседних домов.
«Где-то там, вдали, моя деревня. Утопающая в зелени ветвей. И трав. Покой, к которому она привыкла, теперь нарушен. Однажды покинув ее поспешно, я возвращаюсь. Сколько я не был там? Дома»…
— Сколько тебя можно ждать, Гвэйен? Ужин остынет, — слышит он сквозь года голос матери.
— Кто мог подумать, — бубнит всадник себе под нос, — кто мог подумать, что мятежного юношу занесет так далеко. Я ведь обычный деревенский парень… Был им когда-то.
— Когда-то ты будешь большим человеком, Гвэйен, — говорит отец, — я вижу это в твоих глазах.
— Прошлое… — сокровище… и бремя. Несется время как поток реки… Поток реки… Или как-то так…
Ночные тучи давно разошлись, солнце изливает на землю свое тепло и день очень ярок. Когда путник прищуривает глаза чтобы рассмотреть что-то вдалеке, выражение его лица становится немного лисьим.
Путешественник всегда любил эту местность: эти кусты и травы, поля и рощи, луга и горы, и широкую чистую реку; ему нравилось, как выглядит Тиходолье летом… да и осенью тоже, и зимой, и весной. Сейчас, покачиваясь в седле, он наслаждался упоительным видом Долины. Но этот край, не представавший перед его взором уже долгие годы, теперь словно всколыхнул его душу, вновь подняв из ее глубин все то, что когда-то уже успело перекипеть и выпасть в осадок…
Он ехал целый день, очарованный краевидом, погруженный в раздумия…
В предвечерье на западе показался Уртис — бо» льшая из двух лун, которые можно видеть в небе Мидгартиды. Он плыл неспеша и величественно, зацепив своим краем пылающий диск заходящего солнца. Когда же небесные тела разошлись, раскаленное дневное око дальше покатилось вниз, чтобы в конце концов опуститься за Каменную Цепь, а величественный Уртис поплыл на восток, чтобы к полуночи встретиться там с Эльмой — второй, меньшею луной — и передать ей обязанность нести дозор в черном ночном небе…
Когда же солнце стало опускаться все ниже и ниже, и над острыми клыками гор разлилось огненное зарево, всадник остановился у реки и позволил лошади напиться вдоволь прохладной чистой воды; напился сам, а также наполнил доверху свою большую флягу. А затем снова запрыгнул в седло и свернул с дороги в сторону леса.
Лес обнял его длинными вечерними тенями и поприветствовал шелестом листвы. Всадник слез с коня и, ведя его за уздечку, пробрался с ним вглубь через подлесок, к старым высоким деревьям. Ему приглянулось место под широким стволом твердодрева, корни которого немного выступали из-под земли, и между ними имелась ложбинка.
— Ну, что скажешь, Буран? — обратился он к своему скакуну. — Как по мне, так неплохое место.
Буран помотал головой и фыркнул.
— Что тебе не нравится? По мне, так в самый раз. Не бойся хищников, верный друг, мы разведем костер, и оружие будем держать наготове. Иди, пожуй пока листочки с нижних веток, иди, малыш, — он нежно погладил его по шее, снял седло и вьюки, и отпустил.
Сам же вынул из ножен меч. Клинок из темного металла покрывал серебряный орнамент. Мощный, расширяющийся повыше середины и снова сужающийся к острию, он был идеален для рубящих ударов и вместе с тем имел убийственное жало, способное продырявить лучшую кольчугу и пролить на землю алую кровь врага. Им можно было одинаково хорошо рубить как недругов, так и дрова для благотворного пламени. Темная бронза, легированная серым люмием и закаленная цвергами в соответствии с их тайной технологией, была во много раз прочнее лучшей стали. Оружие имело слегка непривычные пропорции: при клинке, длиною в шестьдесят пять сантиметров, меч имел двуручный тридцатисантиметровый эфес. Рукоять отделялась от лезвия небольшой изогнутой гардой, на которой был высечен ряд магических рун; навершие, оформленное в виде круглого медальона, также покрывали сакральные символы. Смысл укороченного клинка рейнджеры в полной мере осознавали оказавшись один на один с каким-нибудь чудовищем в узком пещерном коридоре или в туннеле с низким потолком или в густых зарослях леса, где длинное оружие трудно даже вытащить из ножен, не говоря уже о том, чтобы замахнуться им и нанести сокрушительный удар. Меч Росомахи, если взять его у самой гарды, был не настолько длинным чтобы увязнуть в тесном окружении, но если ухватить его у конца рукояти, то можно было получить десяток дополнительных сантиметров длины для отчаянного выпада; благодаря крепкой конструкции и массивному клинку этим оружием можно было с равным удобством наносить смертоносные пронзающие удары и, схватив рукоять обеими руками, рубить словно топором…
Солнце зашло, но плывущий по темному безоблачному небу Уртис заливал Долину бледным призрачным светом, который струился сквозь кроны, заполнял пространство между мощными стволами твердодревов… Полноликий Уртис давал много света, и пока он шествовал по небосводу, ночь была ясной…
Используя свое оружие, Гвэйен наготовил дров, а затем внимательно осмотрел кромку лезвия, хотя и знал, что дерево не могло ее повредить.
«Где-то там, вдали, моя деревня. Утопающая в зелени ветвей. И трав. Покой, к которому она привыкла, теперь нарушен. Однажды покинув ее поспешно, я возвращаюсь. Сколько я не был там? Дома»…
— Сколько тебя можно ждать, Гвэйен? Ужин остынет, — слышит он сквозь года голос матери.
— Кто мог подумать, — бубнит всадник себе под нос, — кто мог подумать, что мятежного юношу занесет так далеко. Я ведь обычный деревенский парень… Был им когда-то.
— Когда-то ты будешь большим человеком, Гвэйен, — говорит отец, — я вижу это в твоих глазах.
— Прошлое… — сокровище… и бремя. Несется время как поток реки… Поток реки… Или как-то так…
Ночные тучи давно разошлись, солнце изливает на землю свое тепло и день очень ярок. Когда путник прищуривает глаза чтобы рассмотреть что-то вдалеке, выражение его лица становится немного лисьим.
Путешественник всегда любил эту местность: эти кусты и травы, поля и рощи, луга и горы, и широкую чистую реку; ему нравилось, как выглядит Тиходолье летом… да и осенью тоже, и зимой, и весной. Сейчас, покачиваясь в седле, он наслаждался упоительным видом Долины. Но этот край, не представавший перед его взором уже долгие годы, теперь словно всколыхнул его душу, вновь подняв из ее глубин все то, что когда-то уже успело перекипеть и выпасть в осадок…
Он ехал целый день, очарованный краевидом, погруженный в раздумия…
В предвечерье на западе показался Уртис — бо» льшая из двух лун, которые можно видеть в небе Мидгартиды. Он плыл неспеша и величественно, зацепив своим краем пылающий диск заходящего солнца. Когда же небесные тела разошлись, раскаленное дневное око дальше покатилось вниз, чтобы в конце концов опуститься за Каменную Цепь, а величественный Уртис поплыл на восток, чтобы к полуночи встретиться там с Эльмой — второй, меньшею луной — и передать ей обязанность нести дозор в черном ночном небе…
Когда же солнце стало опускаться все ниже и ниже, и над острыми клыками гор разлилось огненное зарево, всадник остановился у реки и позволил лошади напиться вдоволь прохладной чистой воды; напился сам, а также наполнил доверху свою большую флягу. А затем снова запрыгнул в седло и свернул с дороги в сторону леса.
Лес обнял его длинными вечерними тенями и поприветствовал шелестом листвы. Всадник слез с коня и, ведя его за уздечку, пробрался с ним вглубь через подлесок, к старым высоким деревьям. Ему приглянулось место под широким стволом твердодрева, корни которого немного выступали из-под земли, и между ними имелась ложбинка.
— Ну, что скажешь, Буран? — обратился он к своему скакуну. — Как по мне, так неплохое место.
Буран помотал головой и фыркнул.
— Что тебе не нравится? По мне, так в самый раз. Не бойся хищников, верный друг, мы разведем костер, и оружие будем держать наготове. Иди, пожуй пока листочки с нижних веток, иди, малыш, — он нежно погладил его по шее, снял седло и вьюки, и отпустил.
Сам же вынул из ножен меч. Клинок из темного металла покрывал серебряный орнамент. Мощный, расширяющийся повыше середины и снова сужающийся к острию, он был идеален для рубящих ударов и вместе с тем имел убийственное жало, способное продырявить лучшую кольчугу и пролить на землю алую кровь врага. Им можно было одинаково хорошо рубить как недругов, так и дрова для благотворного пламени. Темная бронза, легированная серым люмием и закаленная цвергами в соответствии с их тайной технологией, была во много раз прочнее лучшей стали. Оружие имело слегка непривычные пропорции: при клинке, длиною в шестьдесят пять сантиметров, меч имел двуручный тридцатисантиметровый эфес. Рукоять отделялась от лезвия небольшой изогнутой гардой, на которой был высечен ряд магических рун; навершие, оформленное в виде круглого медальона, также покрывали сакральные символы. Смысл укороченного клинка рейнджеры в полной мере осознавали оказавшись один на один с каким-нибудь чудовищем в узком пещерном коридоре или в туннеле с низким потолком или в густых зарослях леса, где длинное оружие трудно даже вытащить из ножен, не говоря уже о том, чтобы замахнуться им и нанести сокрушительный удар. Меч Росомахи, если взять его у самой гарды, был не настолько длинным чтобы увязнуть в тесном окружении, но если ухватить его у конца рукояти, то можно было получить десяток дополнительных сантиметров длины для отчаянного выпада; благодаря крепкой конструкции и массивному клинку этим оружием можно было с равным удобством наносить смертоносные пронзающие удары и, схватив рукоять обеими руками, рубить словно топором…
Солнце зашло, но плывущий по темному безоблачному небу Уртис заливал Долину бледным призрачным светом, который струился сквозь кроны, заполнял пространство между мощными стволами твердодревов… Полноликий Уртис давал много света, и пока он шествовал по небосводу, ночь была ясной…
Используя свое оружие, Гвэйен наготовил дров, а затем внимательно осмотрел кромку лезвия, хотя и знал, что дерево не могло ее повредить.
Страница
4 из 54
4 из 54
