Добавить в моё избранное
200 мин, 50 сек 17456
А тебе всё равно: ты не задействуешь в работу мозг, а ведь мозг, это великая вещь, он создан исключительно для фантазии, просто не все это понимают, и каждый дурак использует мозг по-своему, отчего мы и оказываемся в подобных лечебных учреждениях; в подобных нашему «институту психиатрии»…
— Но в этот раз я принёс совершенно фантастичную историю, — опять попробовал Земеля мягко переубедить руководителя клуба. — Я долго над ней работал; долго сочинял, пролил немало пота, переписал свой рассказ наверно раз сорок.
— Погоди-погоди!— не понял его руководитель, — что значит, долго сочинял, сорок раз переписал?… Ты что, написал произведение?!— неверил он своему мозгу. — Ведь, сколько все члены клуба тебя помнят, ты никогда ничего не писал, ты говорил не по бумажке, тупо пересказывая действительность. А сейчас что-то новенькое!
— Да, — согласился с ним Земляк, — новенькое. Сегодня я буду читать по-написанному, как вы все, хоть и помню свой рассказ, слово в слово. — Вытащил он из кармана скомканный типографский лист, испещрённый мелким почерком с множеством исправлений; распрямил смятый лист и начал читать с названия рассказа. — «История Земли».
Жил был художник один, жила с ним жена и дебил сын. Сыну на прошлой неделе стукнуло двенадцать лет. Но не о ненормальном сыне рассказ, а о его отце:
Это был «непризнанный гений», какими сейчас на каждом шагу пруд пруди — беси чертей. Но почувствовал этот гений приближение славы, заканчивая работу над «Землёй». Как он считал, Земля его заткнёт за пояс всё существующее и не существующее, в том числе и «Мону Лизу» Леонардо Да Винчи. Именно «Мону Лизу» напоминала ему его «Земля». Изображена на картине была такая же улыбающаяся «джаконда». Только улыбка «Земли» была неопределённой, так, что непонятно было, искусственна её улыбка или естественна, или это просто оскал или ухмылка или какое-то злорадство. Лицо изображённой женщины, по имени Земля, было какое-то истерзанное; оно было всё изборождено некой «инопланетной саранчой». Но, если глянуть на лицо издалека, то ничего заметно не было, кроме необыкновенной природной красоты Земли. Ещё внимание привлекали глаза «Земли»; глаза эти скрывали в себе какую-то тайну. Зло сокрыто в сей тайне или добро, судить предстояло ценителю живописи.
Теперь к художнику друзья приходили всё чаще и чаще, чем раньше, до «рождения Земли» (когда мысль создания великой картины только лишь витала в воздухе и в любую из секунд готова была попасть в голову своему будущему создателю), приходили, потому что их тянула к себе обворожительная «Земля» (усиливалось действие гравитации). Они восхищались этим бесподобным творением, размышляли, фантазировали, что еженощно видят сны о «Земле», как там начинается жизнь; рассказывали про аборигенов, про Адама и Еву и про всё такое. Одним словом, картина «делала своё дело».
И вот наступил этот долгожданный день, когда художник подспудно понял, что «Земля» уже ВСЯ, что все штрихи исчерпаны и что добавить к НЕЙ больше нечего (разумеется, он понимал, что ещё долго будет доделывать и переделывать Её; что до полного совершенства, как вокруг Земли пешком); что пора представлять Её привередливому Союзу художников, и решать судьбу «Земли»; признают ли в Её создателе творца или опять ему придётся возвращаться домой ни с чем, кроме кислой физиономии.
Художник в этот день вышел на улицу, чтоб поискать ближайший телефонный автомат, с помощью которого можно будет осведомиться о часах работы Дома художников. И сразу как он вышел, в его мастерскую пробрался сынишка, поскольку художник этот так замешкался, что и забыл закрыть за собой двери на замок.
— О, клёво!— забубнил урод-сынишка своим некрасивым гнусавым голосом, сразу как в поле зрения ему попала «Земля», — угарный рисуночек! Только… Только чё-то этой тётке не хватает! И я щас подрисую то, чё не хватает!— достал он из кармана аэрозольный баллончик и начал с его помощью выводить на гигантском холсте подобие усов, длинных ушей, карикатурной бородки и рогов, обезображивая таким образом «Землю», хоть и помнил, что папа ему строго-настрого запретил даже близко приближаться к его рабочему кабинету, но лучше б этот папа сделал для своего придурошного сынули из кабинета— «запретного плода» Музей Изобразительных Искусств, тогда его сына ни за что — ни за какие коврижки, ни под каким дулом огнестрельного оружия — не приблизился бы к папиному рабочему кабинету.
— Коза получилась!— обрадовался сынишка. — Рогатая коза! Вот мой папик поугарает! Вот смешно-то получилось!— был он серьёзен до невозможности. — Я, может быть, потом тоже стану великим художником и буду работать над знаменитыми картинами; буду переделывать…
Но вдруг его осенила блестящая мысль:
— О!, а давай-ка я этот холст порежу на туалетную бумагу! Матушка ведь меня позавчера просила газет нарезать для туалета, а я и газеты поберегу и папику своему сюрпризик сделаю.
— Но в этот раз я принёс совершенно фантастичную историю, — опять попробовал Земеля мягко переубедить руководителя клуба. — Я долго над ней работал; долго сочинял, пролил немало пота, переписал свой рассказ наверно раз сорок.
— Погоди-погоди!— не понял его руководитель, — что значит, долго сочинял, сорок раз переписал?… Ты что, написал произведение?!— неверил он своему мозгу. — Ведь, сколько все члены клуба тебя помнят, ты никогда ничего не писал, ты говорил не по бумажке, тупо пересказывая действительность. А сейчас что-то новенькое!
— Да, — согласился с ним Земляк, — новенькое. Сегодня я буду читать по-написанному, как вы все, хоть и помню свой рассказ, слово в слово. — Вытащил он из кармана скомканный типографский лист, испещрённый мелким почерком с множеством исправлений; распрямил смятый лист и начал читать с названия рассказа. — «История Земли».
Жил был художник один, жила с ним жена и дебил сын. Сыну на прошлой неделе стукнуло двенадцать лет. Но не о ненормальном сыне рассказ, а о его отце:
Это был «непризнанный гений», какими сейчас на каждом шагу пруд пруди — беси чертей. Но почувствовал этот гений приближение славы, заканчивая работу над «Землёй». Как он считал, Земля его заткнёт за пояс всё существующее и не существующее, в том числе и «Мону Лизу» Леонардо Да Винчи. Именно «Мону Лизу» напоминала ему его «Земля». Изображена на картине была такая же улыбающаяся «джаконда». Только улыбка «Земли» была неопределённой, так, что непонятно было, искусственна её улыбка или естественна, или это просто оскал или ухмылка или какое-то злорадство. Лицо изображённой женщины, по имени Земля, было какое-то истерзанное; оно было всё изборождено некой «инопланетной саранчой». Но, если глянуть на лицо издалека, то ничего заметно не было, кроме необыкновенной природной красоты Земли. Ещё внимание привлекали глаза «Земли»; глаза эти скрывали в себе какую-то тайну. Зло сокрыто в сей тайне или добро, судить предстояло ценителю живописи.
Теперь к художнику друзья приходили всё чаще и чаще, чем раньше, до «рождения Земли» (когда мысль создания великой картины только лишь витала в воздухе и в любую из секунд готова была попасть в голову своему будущему создателю), приходили, потому что их тянула к себе обворожительная «Земля» (усиливалось действие гравитации). Они восхищались этим бесподобным творением, размышляли, фантазировали, что еженощно видят сны о «Земле», как там начинается жизнь; рассказывали про аборигенов, про Адама и Еву и про всё такое. Одним словом, картина «делала своё дело».
И вот наступил этот долгожданный день, когда художник подспудно понял, что «Земля» уже ВСЯ, что все штрихи исчерпаны и что добавить к НЕЙ больше нечего (разумеется, он понимал, что ещё долго будет доделывать и переделывать Её; что до полного совершенства, как вокруг Земли пешком); что пора представлять Её привередливому Союзу художников, и решать судьбу «Земли»; признают ли в Её создателе творца или опять ему придётся возвращаться домой ни с чем, кроме кислой физиономии.
Художник в этот день вышел на улицу, чтоб поискать ближайший телефонный автомат, с помощью которого можно будет осведомиться о часах работы Дома художников. И сразу как он вышел, в его мастерскую пробрался сынишка, поскольку художник этот так замешкался, что и забыл закрыть за собой двери на замок.
— О, клёво!— забубнил урод-сынишка своим некрасивым гнусавым голосом, сразу как в поле зрения ему попала «Земля», — угарный рисуночек! Только… Только чё-то этой тётке не хватает! И я щас подрисую то, чё не хватает!— достал он из кармана аэрозольный баллончик и начал с его помощью выводить на гигантском холсте подобие усов, длинных ушей, карикатурной бородки и рогов, обезображивая таким образом «Землю», хоть и помнил, что папа ему строго-настрого запретил даже близко приближаться к его рабочему кабинету, но лучше б этот папа сделал для своего придурошного сынули из кабинета— «запретного плода» Музей Изобразительных Искусств, тогда его сына ни за что — ни за какие коврижки, ни под каким дулом огнестрельного оружия — не приблизился бы к папиному рабочему кабинету.
— Коза получилась!— обрадовался сынишка. — Рогатая коза! Вот мой папик поугарает! Вот смешно-то получилось!— был он серьёзен до невозможности. — Я, может быть, потом тоже стану великим художником и буду работать над знаменитыми картинами; буду переделывать…
Но вдруг его осенила блестящая мысль:
— О!, а давай-ка я этот холст порежу на туалетную бумагу! Матушка ведь меня позавчера просила газет нарезать для туалета, а я и газеты поберегу и папику своему сюрпризик сделаю.
Страница
22 из 55
22 из 55
