Окна Воздушных Замков

Увиденное не предполагало каких-либо слов.

Крепко зажмурив глаза, Луитер зажал в руке крест с цепочки на шее и начал молиться, мысленно произнося каждое слово, моля об упокоении этих душ.

— Молитвы не помогут. У них нет души, так же как и нет того, кому ты молишься. Хотя даже если он есть, то не сможет помочь тебе. Все вы созданы лишь для того, чтобы страдать во имя его. Но не в этом суть… Они были прекрасны, не так ли? Облаченные в роскошные платья и маски, а без них… они лишь гниющие тела. Но это тоже прекрасно, в своей мере извращенности и отвратительности, — Эдвард глухо хлопнул в ладоши, и «куклы» замерли, постепенно опадая и отпуская. — Я хотел показать тебе их, ведь ты так скучал по ним. От твоих мыслей всегда пахнет грустью и слезами, а этот запах совсем не подходит такому, как ты.

— Что? — Луитер едва заметно выдохнул, не моргая, глядя на труп, лежавший в его ногах, и пытаясь убрать от себя прогнившие руки, сжимавшие шею.

— Ты служишь церкви, но не думаешь о ней. Я чувствую твои мысли на запах, они прекрасно пахнут… редко чьи мысли настолько прозрачны. Обычно от них пахнет гнилью или углями, — подойдя и убрав от него тела, Эдвард присел рядом, заглядывая в стеклянные от ужаса глаза.

— Отпустите меня… — проскулил Луитер, отворачиваясь от тонких пальцев, оглаживающих лицо.

— Хм, этот воротник похож на ошейник… он привязывает к надежде, — Эдвард скользнул пальцем под «римский воротник», оказавшийся нетронутым. Вся одежда на Луитере была изорвана, а он остался на шее. Эдвард расстегнул сзади пуговицу, и воротник упал на пол, освобождая из своих оков. — Он держит на земле, не позволяя взлететь в небеса, а собственная вера и жизнь служат цепью, прикованной к идеалам.

Луитер лишь вздрогнул, когда холодные руки коснулись подбородка, заставляя приподнять лицо. То, что он чувствовал, невозможно было передать или описать даже тому, кто слышал его мысли и их запах. Луитер отвел взгляд и вновь взглянул на тела, лежавшие на полу. Он узнал в их мертвых лицах своих родителей и даже не пытался убедить себя в обратном. Но это были уже не они, а лишь бездушные тела.

— Они умерли… много лет назад… умерли… — едва слышно повторял Луитер, обхватывая руками свои плечи и закрывая глаза.

— Смерть — это еще не все… есть вещи гораздо более могущественные, чем смерть… — кладя руку ему на ногу, Эдвард медленно провел по ней ладонью, — … и куда более прекрасные.

Встав, он взял Луитера на руки и покинул комнату, начинающую наполняться запахом тлена и смрада.

Четкие шаги разносились по пустым коридорам, освещенным ярким светом ламп, иногда подрагивающим из-за непостоянства электричества.

Эдвард зашел в одну из палат и, откинув покрывало на кушетке, положил на нее Луитера, который, почувствовав свободу от чужих рук, крепко сжал в руках подушку, вжимаясь в нее лицом. Луитер предпочитал не думать об увиденном и услышанном, потому что это сводило с ума.

Сняв с него остатки разорванной одежды и прикрыв покрывалом, Эдвард вышел из палаты.

Его отсутствие было недолгим, и, вскоре вернувшись с большой чашей воды в руках, он присел на край кушетки, обводя взглядом вздрагивающие от всхлипов плечи Луитера.

— Тот, в кого ты веруешь, превращал воду в кровь, — удерживая чашу одной рукой, Эдвард поднес вторую к губам и, прокусив край ладони, опустил в воду. — Моя кровь оскверняет даже святую воду. Все, чего она касается — становится несмываемо грязным, а тот, кого коснулись мои руки — будет подчиняться мне. Мои слова вселяют грех в каждую душу, касаясь ее глубин.

В чаше расплывались витые узоры крови, исходящие от укуса, окрашивая воду в алый цвет. Мгновение спустя после того, как он убрал руку, вода приняла бурый цвет гниющей крови и постепенно темнела.

— У каждого есть крылья, но кто-то их сам себе вырывает, а кто-то — не умеет их использовать… но у тебя их нет, — откинув покрывало, Эдвард провел рукой по спине Луитера, останавливаясь на лопатках. — И ты всегда знал, что живешь не своей жизнью, словно испытывая чужие эмоции и привязанности. У тебя безгрешное тело, но от него пахнет грехом… этот запах источает твоя душа, ее самая сокровенная и дальняя часть.

Луитер обернулся, глядя в беспристрастные глаза, увлеченные изучением его тела. Он не желал верить в эти слова, но верил… верил, что они озвучивают истину. Не раз он чувствовал, что все должно быть не так, словно знал все, что должно произойти, и страдал, когда выходило совсем иначе. Он считал, что должен быть любимым сыном, но потерял родителей, как только эта мысль окрепла; жаждал распутства и греха, но был пленен церковью, которая уничтожила эти мысли.

— Откуда вы знаете? — он проводил взглядом руку Эдварда, кончики пальцев которой тот опустил в чашу.

— Это более чем очевидно, — Эдвард поставил чашу на пол и коснулся второй рукой плеча Луитера, вжимая его в кушетку и поворачивая к себе спиной.