Лес

Он вернулся к останкам их лагеря, изодранная палатка жалко возвышалась среди наваленных кругом берёзок. Он схватил топор, и принялся с силой дубасить напиленные ими со Степаном кругляши пеньков, разрубая их на мелкие части. Он стучал топором до тех пор, пока не покрошил все запасы, превратив крепкие на вид чурки в груду поленьев. Топор выпал из его рук. Он бессильно опустился на землю, и зарыдал. Отчаяние охватило его, он понял, что ему не удастся выйти из этого проклятого леса. Мороз, Степан и Малыш, опытные поисковики, которые разменяли не одну сотню километров, отмерив их своими шагами по лесным зарослям, не смогли выйти к машине, что уж говорить про него — человека городского. Руки его дрожали, он посмотрел на истёртые мозолистые ладони. Из глаз его текли слёзы, скатываясь прозрачными капельками по его покрытым щетиной щекам, они падали на вытоптанную землю под его ногами. Солнце заходило, и стало понемногу смеркаться. Алексей подошёл к кресту, и взял банку с консервированной кашей, стоящую у земляной насыпи:

— Прости, Малыш, мне оно сейчас больше нужно! — сказал он, постояв немного у могилы.

Затем, перебарывая страх, он вернулся в свой склад, ставший для него убежищем и домом. Он подошел к Степану, осветил его фонарём. «Ведь он был моим другом, что я его боюсь! Да и прожил же я с ним несколько дней под одной крышей? И ничего! Бояться надо тех, кто сверху!» Разогрев кашу, он с жадностью съел содержимое банки, которое сейчас ему показалось самой вкусной едой, которую доводилось пробовать за свою жизнь. Посидев ещё немного, стараясь не думать о Степане, он выпил полбутылки коньяка, через силу глотая огненную жидкость. Попробовал уснуть, но сон всё никак не наступал. Перед его глазами вдруг возник лес, могучие ели которого частоколом возвышались над равниной. Он словно бы парил над этим лесом, видя его сверху. Вот он увидел, что одна из елей колышется из стороны в сторону, он захотел приблизиться к ней, и тут же его желание было исполнено неведомой силой: он оказался у той самой ели. Он видел, как немецкие солдаты, пьяные, привязав верёвку к стволу дерева, раскачивают его из стороны в сторону. На дереве, вцепившись в его ствол, сидел худой мальчик, лет семи. Немцы что-то радостно кричали на своём языке, подбадривая друг друга, пока вдруг не увидели его. Вначале его заметил один из немцев, посмотрев вверх, хотя сам Алексей не знал, что он сейчас сам из себя представляет — своего тела он не видел, словно был невидимкой. Лицо немца стало серьёзным, он отбросил верёвку. Его товарищи тоже задрали головы, посмотрев на Алексея, парящего где-то в воздухе в середине высоты ствола дерева. Немецкие солдаты опасливо тыкали в него пальцем, отходя в сторону. Они ушли, и Алексей увидел лицо мальчика, который был похож на Степана. И вот Степан уже сидит у костра в ночном лесу, рядом с ним, уже взрослый, такой, каким знал его Алексей. Степан, молча помешивая кипящий в котелке чай, изредка подносил столовую ложку к губам, подолгу дуя на неё, и пробуя содержимое котелка на вкус, будто бы он варил кашу или суп, и боялся пересолить. Они сидели молча. Затем Степан, сняв котелок и разлив ароматный чай по кружкам, сказал:

— Ну что, друг, вот ты и остался один!

Он сказал это так, словно эти слова он долго носил в себе, и давно хотел высказать их Алексею.

— Да; — согласился Алексей, мысли его превратились в вязкий кисель.

В его голове, словно эхо, всё повторялось слово «один».

— Тяжело одному! — заметил Степан, протягивая Алексею кружку.

Тот лишь кивнул головой, поднося кружку с обжигающим чаем к губам.

— Слушай, тут такое дело, — как-то неуверенно произнёс Степан, — Похоронил бы ты меня что ли? — он пристально посмотрел в глаза Алексею, которого бросило в жар, толи от этого взгляда, толи от горячего чая.