Лес

Проснувшись, он позавтракал тухлыми галетами, запивая их сладким, душистым чаем с мятой, и закуривая горечь табачным дымом плесневых сигарет. Прихватив бутылку с коньяком, и две кружки, он направился в лагерь. Одну кружку он поставил между могилами Степана и Малыша, наполнив её до краев коньяком, положив сверху квадратик галеты. Рядом он положил несколько позеленевших сигарет. Выпив, он пошёл в сторону поля, на котором где-то стояла машина. Вернувшись под вечер в лагерь, у могил он допил остатки коньяка. Вспомнив про родник Степана, он наполнил пустую бутылку родниковой водой.

Он жил в своём убежище, день сменялся ночью, а ночь — днём. Всё в этом мире было по-прежнему. Лишь одинокий человек бродил по лесу, вдалеке от людского шума и суеты. Он изредка делал попытки выйти к машине, но делал он их как-то обречённо, не надеясь на успех. Алексей, чтобы уменьшить горечь, которую он испытывал всякий раз, когда вновь и вновь выходил к лагерю, оставлял у могил друзей бутылку с коньяком. Вернувшись к могилам, после безуспешных поисков машины, этот коньяк смягчал горечь неудачи. За это время в лесу образовалась тропа. Он пробовал обойти её — но всё время возвращался к ней же. Несколько раз он чуть было не заблудился в заросшем, и заваленном сушью, лесу. Выйдя на тропу, он был не сказано рад, что ему не придётся проводить ночь под открытым небом. Склад про себя он называл домом, это место стало для него даже чем-то большим. Галеты закончились — на складе в основном были консервы, запас галет был мал — скорее всего, этот запас был предназначен для караула, несущего дежурство на этих складах. Он открыл одну из банок, из которой неприятно пахнуло тухлым мясом. Посмотрев на серую массу внутри банки, переборов отвращение, он воткнул ложку в серую массу. Проглотил содержимое, пытаясь не прислушиваться к вкусовым ощущениям, но его тут же вырвало. Через день он повторил процедуру, предварительно выпив полбутылки коньяка. На этот раз дело пошло. Справившись с содержимым банки, он «прикончил» бутылку, в животе его забурлило, и неприятная горечь подошла к самому горлу. Он закурил. В день он выкуривал по половине пачки сигарет — эта пагубная для здоровья привычка стала его спасеньем в этом лесу. Одной из немногих его радостей. Курение он превратил в целый ритуал: сигарета долго разминалась, затем, подсушивалась у костра, как правило, он сушил сразу всю пачку, аккуратно разложив сигареты на куске картона перед костром. Затем сигарета разминалась вновь — подсушенный табак на этот раз приятно хрустел, и после этой не хитрой операции он закуривал, цедя из чёрной кружки коньяк. «Сбылась мечта! — думал он. — Пью не спеша отличный коньяк! Могу пить его хоть сутками — коньяка полно, и торопиться некуда! Да не просто коньяк, а ещё и с сигарой!» — про себя добавил он, разглядывая почерневшую от сушки тлеющую сигарету в свете костра. Заварка, которая появилась вместе с котелком, заваривалась уже бессчетное число раз, и чай теперь имел лишь слегка желтоватый оттенок, больше походивший на мочу. С каждым днём Алексей всё больше и больше разбирался в нагромождениях коробок и ящиков. Ему удалось найти кофе, и шоколад. Шоколад сохранился превосходно, лишь тонкий белый налёт на плитках говорил о том, что ему около семидесяти лет. Зато на вкус он был просто бесподобным. Так же ему удалось найти слипшийся сахар, который приходилось размельчать топором. Иногда он слушал песню Августина, которую всё так же пели за рекой. Он вылезал на поверхность, и подолгу смотрел на ночное небо, пуская в него клубы сигаретного дыма. Он вспоминал Анжелу, дом. Он вспоминал былое, свою жизнь, казавшуюся теперь такой незначительной и бесцельной. Холодало, и с каждым разом он ощущал скорый приход зимы, которая неслышно подкрадывалась к лесу, желтя листья на березах, сгоняя птиц в стаи, и отправляя их в дальние и тёплые края. «Как бы мне хотелось сейчас стать птицей! — думал он, провожая долгим взглядом удаляющиеся клинья птичьих стай». Лес поблёк и пожелтел. Густой, массивный, он весь словно облез, как ободранная кошка, с вырванными клочьями шерсти. Алексей вылезал на поверхность почти каждую ночь, чтоб услышать немецкую песню, которая теперь исполнялась протяжно и уныло, в голосах, исполняющих её, не было больше задора и страсти, лишь грусть и обречённость чувствовалась в них. И эти чувства совпадали с теми, которые испытывал он сам. Словно бы поющие испытывали те же чувства, что и он. Он выучил слова этой песни, и иногда сам неосознанно, занимаясь своими делами, тихо напевал её.

В один из дней Алексей полез на поверхность — он уже знал, когда наступает рассвет, неведомым образом он чувствовал это. Словно бы внутри него был часовой механизм, беззвучно отсчитывающий секунды. Он чувствовал, что сегодня будет какой-то особенный день. Он вылез наверх, и оказался в совсем другом, непривычном ему мире: окружающий его привычный лес разительно изменился — всё было устлано белым снегом. Он радостно бегал, лепя из снега комки и бросая их в молчаливые стволы берёз.