Путешествие в Ад

Он превозмогает боль, передаёт нам послание.

А двойник Альфреда забыл о своём недавнем угнетённом состоянии и проговорил:

— Я знаю, он пытается сообщить то, что, не подумав, слишком хорошо затёр вначале. Он пытается указать, где врата ада.

И склонившись над трепещущим, кипящим кровью листом, он крикнул:

— Теперь я уже точно решил идти к тебе! Только сообщи, куда идти!

Брызги горячей крови брызнули ему на лицо, обожгли; мученический стон звоном отозвался в голове. И тогда Альфред проговорил твёрдо:

— Я с тобой, мой создатель. Я помогу тебе.

И положил ладонь на лист.

Он ждал, что будет больно, но всё же не мог представить такого страдания. Сразу словно сотня раскалённых и ледяных игл пронзили ему ладонь, затем изгибистые шипы расползлись по его телу, жаля шипами внутренние органы, заливая расплавленный свинец в гортань, разрезая мозг чёртовой дюжиной ржавых лезвий.

Если бы он мог, то завопил бы от боли, но казалось, вся Вселенная обратилась в вопль адского страдания, и страдание это навалилось на него Гималайским хребтом, и расплющило в лепёшку, которая каждой молекулой, каждым атомом продолжала испытывать адскую муку.

Через всю Вселенную боли, светящейся колонной протянулось чувство: «Нет! Не отступлю. Спасу тебя. Ведь ты — это я».

Кто-то обхватил его плечи, и за плечами выросли крылья. Альфред взмыл и… провалился во тьму.

Сознание вернулось резким рывком. Адская боль отступила, тело его было совершенно целым, но разум хранил память о пережитом, и потому безболезненное состояние казалось невероятным. И он стонал, и выгибался от воображаемой боли.

— Тише. Прошу тебя. Успокойся. Всё уже позади. Ты здесь, в своей квартире.

Это был мягкий, нежный голос Елены, и этот голос, и её прохладная, ласковая ладошка, которая легла на его лоб, уняла страдание. И Альфред подумал, что он благодарен этой доброй девушке, но вот чувства любви к ней не испытывает…

Он приподнялся и понял, что до этого лежал на кровати в своей комнате. Спросил:

— Долго это продолжалось?

— Для кого как. Мне показалось, что очень долго. Но на самом деле прошло всего лишь полчаса.

— Я очень кричал?

— Ты вскрикнул только один раз, когда положил ладонь на страницу. Потом глаза твои закатились, и ты упал на пол. Ты казался мёртвым, но когда я дотронулась до твоей руки, то почувствовала какое-то бешеное, невероятное биение твоего сердца. Словно бы и не сердце, а отбойный молоток… Потом — звонок в дверь. Оказывается, соседка услышала, как ты вскрикнул, и пришла выяснять, в чём дело. Я её убедила, что ты смотрел фильм ужасов, и она поверила. Закрыла я за ней дверь, бросилась к тебе, и только тогда заметила, что листок по-прежнему был прилеплен к твоей ладони. Я попыталась его отцепить. Не тут то было. Он словно бы стал частью твоего тела. А ты всё лежал такой же недвижимый. Но я понимала, что нельзя вызывать скорую помощь, что они не помогут. Перетащили тебя сюда, и всё это время просто шептала тебе на ухо слова любви. И вот ты вернулся…

— А лист?

— Он бесследно исчез.

Тут Альфред взглянул на свою ладонь, и воскликнул:

— Ты только посмотри!

Лист не просто исчез, он впитался в ладонь Альфреда, и теперь всю его ладонь занимал рисунок из стремительно двигающейся, но покрытой какой-то прозрачной плёнкой крови.

Глаз улавливал в этом тончайшем багровом узоре огромное количество мелких деталей, и от этого казалось, что там текут целые реки, на которые Альфред смотрел с большой высоты.

Елена уже привыкла ко всяким страшным чудесам, а поэтому спросила, по крайней мере, с внешним спокойствием:

— Что это?

— Вот это и есть план того, как нам попасть к вратам ада, — просто и уверенно ответил Альфред.

На его ладони изображено кровью было колесо, в ядре которого переплелись, бешено жаля друг друга какие-то гады. Нижняя часть колеса отображала ад, верхняя — небеса. Но на небесах ничего не было видно, они были застланы непроницаемой пеленой, так как не подобает и невозможно небеса изображать кровью. Кровь слишком тяжела, небеса не имеют веса.

Но нижняя часть, где царствовали демоны, боль, унижения и злоба — она была прорисована с такой отчётливостью, что, вглядываясь в неё, можно было сойти с ума, понимая, что созерцаешь целую вселенную, каким-то волшебством разместившуюся на этой ладони.

Но между небесами и адом, имелся ещё и мир живущих, разные части которого либо к небесам, либо к пеклу были ближе. Части близкие к небесам — эти высокие порывы человеческого духа, невозможно было разглядеть в бурной, мятежной крови, но части близкие к падению, там, где царила злоба, боль, негативные эмоции прорисовывались весьма чётко.

А в некоторых местах столько людского зла накопилось, что он разрывал границу между измерениями, и сливался с адом.