Счастье

Конечно, Эйдэн мог приготовить себе еду, как минимум мог справиться с яичницей и салатом, но вопрос в том, из чего готовить. Немного поразмыслив, допивая остатки мескалина, художник решил, что раз уж все равно умеет только рисовать, то этим и будет зарабатывать на хлеб насущный, краски и дозу. Конечно, можно шариться по кабакам, кто-нибудь обязательно угостит, но Эйдэн не настолько любил людей, чтобы постоянно соприкасаться с ними настолько близко. Лучше уж наблюдать сквозь призму холста. Юноша вышел на улицы, вооружившись планшетом и грифелем.

Эйдэн не помнил, как все случилось. Вернее, помнил смутно, обрывочно. Он уже несколько дней почти не ел, но что самое важное — давно не прикасался к мескалину, не говоря уже об опиуме. И с этим было намного сложнее, чем с едой. На те гроши, что удавалось заработать планшетом, он мог купить хоть что-то из провизии, но понятия не имел, куда идти за «товаром». Всегда случалось так, что его либо угощали в барах, либо приносила Тильда. А сейчас ещё и эти невыносимые боли… Эйдэн заблевывал кровью и без того загаженную мастерскую. Каждый позыв сопровождался рваным кашлем, каждый новый приступ скрючивал художника на полу трясущимся воющим кренделем. Выжигающая боль расползалась по телу, добиралась до головы, впивалась ядовитыми жалами, не оставляя места сознанию. И в какой-то момент сквозь отравленный туман мучений, Эйдэн увидел Его, хотя осознание, кого именно, пришло гораздо позже. Когда он пришел, как долго находится, как долго наблюдает за блюющим кровью художником — неизвестно. Словно кто-то выкусил этот момент, стер, удалил. Но факт оставался фактом, а незнакомый мужчина — незнакомым мужчиной, мерившим мастерскую шагами и остановившимся у треноги с мольбертом. Когда Эйдэн вернулся в себя и начал постепенно осознавать происходящее, то обнаружил незнакомца разглядывающим недавно завершенную картину. Для себя художник назвал это полотно «Лилии». Они там действительно были. И была девушка. Тильда. Возможно, что Эйдэн неосознанно переживал разрыв их отношений. Хотя вряд ли он понимал, что они вообще были. Но в последних трех работах, так или иначе, присутствовала Тильда. Измененная кистью, красками, более утонченная и восточноглазая. Неизвестно почему, но Эйдэн тяготел к прорисовке миндалевидного разреза глаз, отчего его персонажи казались гуриями из азиатских сказок. И сейчас кто-то посторонний рассматривал Тильду, растворяющуюся в лилиях.

— Ты… трахнуть меня хочешь? Прости, приятель, я не продаюсь. Так что изволь за так, по моей прихоти. Ты… красивый, — тарабарщиной выпалил юноша, рассматривая незнакомца. Тот оказался мужчиной средних лет в добротном темном костюме. Нет, не просто добротном, очень дорогом. Как у любого ценителя утонченности, у Эйдэна был наметан глаз на такие вещи. Среднего роста, может чуть выше. Хотя в сравнении с Муром — все выше. Ранние морщины в уголках глаз и губ. Наверное, этот человек часто улыбается, но еще чаще хмурится и переживает. Полуаристократические черты в прибавление к ухоженным изящным кистям рук. Нет, руки вполне мужские, крупная ладонь, но есть в ней что-то эстетически правильное, как в ладони, в пальцах музыканта. Этот человек не был похож на удачливого нувориша, хотя от него веяло деньгами. И опасностью. Нос с небольшой горбинкой, строгие губы, пронзительные глаза. Он выглядел слишком мужественно для того, чтобы быть представителем богемы, и слишком консервативно, чтобы интересоваться мальчиками типа Эйдэна. Художник это понял, но сказанного не воротишь. Более того, должна же быть причина у появления этого человека в мастерской.

— Я знаю, как тебе больно. Невыносимая боль, правда? Но я не могу к тебе прикоснуться, хотя так хочется. Его дар. Это так заметно, только те, кто получил Его дар, могут рисовать так, как ты. Смело. Он оградил тебя от меня. Блаженный, которому простятся все грехи лишь потому, что он их никогда не осознает. Ты чист, даже если утонешь в нечистотах, безгрешен, даже если будешь убивать, — Незнакомец вздохнул. В его вздохе, в его голосе слышалась обреченность ребенка, у которого отняли игрушку, не отняли даже, никогда и не давали, спрятали за толстым стеклом витрины, а он, ребенок, может лишь наблюдать и вожделеть.

Немного протрезвев от услышанного, Эйдэн бросился перерывать содержимое мастерской, панически выискивая заначку. Она должна быть, она просто обязана быть, Тильда всегда распихивала «на черный день» по всевозможным углам и полкам. И, наверное, вот здесь, вот в этой вазочке есть… нет, проклятье, должно же быть хоть немного, хоть где-то. Он очень хотел протрезветь, неистово хотел посмотреть на этого человека трезвыми глазами, не замутненными собственными иллюзиями, играми светотени, размазавшимися по изгибам тел. Черт, он просто обязан привести себя в норму, в тот вид, который позволяет смотреть на мир прямо. Доза, ему необходима доза.

— Дьявол! Ты действительно красив! Я хочу тебя увидеть! — воскликнул художник, присасываясь к разбавленному мескалину.