Счастье

Теплая по-отечески ладонь трепала за плечо, пробуждая художника. На жилистом запястье болтался на цепочке невероятно блестящий крестик. Словно серебро полировали до зеркальности. Проснувшийся художник отметил непривычное одеяние Жана, но спрашивать не стал. Ноздри приятно защекотал запах свежесвареного кофе, который держала на крошечном подносе Ханна. На шее девушки сверкал до рези в глазах такой же крестик, как и у Молье. Кошмар, словно испугавшись этого света, отступал, путался в складках балдахина, позволяя парочке самопровозглашенных опекунов возвращать Эйдена в реальность.

Заперев дверь на кухню, повар сидел перед Беней и мастерил последний крестик — для еврея. Материалом послужили два пера, безжалостно выдранные Габриелем из собственных крыльев.

Глава одиннадцатая

Время сочилось незаметно, тонкой струйкой вытекая в реку веков. Одно за другим сменялись времена года, чавкая под ногами слякотью приближающейся зимы. В маленьком особняке на Монмартре было тихо. Словно ничего не произошло несколько месяцев назад. Но что-то безвозвратно изменилось. Салон опустел. Эйдэн всё так же работал, писал картины, всё больше отдаляясь от реальности, отравляя сознание опиумом, а душу новой грязью. Его работы стали жестче, смелее, и оттого — страшнее. Мертвенный тлен все больше наползал на лица неземных красавиц, ввергая тех в зловещие объятья смерти. Но спрос на картины только возрастал. Новые полотна словно вторили всеобщим настроениям и раскупались молниеносно. Художник даже не замечал клиентов. Он просто творил, практически не покидая мастерскую. Будоражащие своей откровенностью инсталляции-представления прекратили своё существование. Девочки-модели разбежались. Нет, их не испугала смерть подруги. Над Парижем завис зловещий призрак эпидемии, новой чумы, и каждый житель старался максимально отгородиться от общения с себе подобными. Четверо бессменных обитателей салона понимали: враг не ушел, и даже не затаился. Он начал действовать масштабно, выражая нетерпение и недовольство. Они видели, что не просто болезнь косит горожан, нет, из преисподней лезут мелкие демоны и наводняют город, разнося мерзость по всем улицам.

Ханна шла по городу, не дыша. Словно боялась отравиться зловонием Парижа, особо острым, как никогда. Соприкоснувшаяся с нечистотами преисподней, она могла видеть то, что незаметно непосвященным. Из окон и дверных проемов, из сточных канав то тут, то там таращились стоглазо мелкие демоны, паразиты, настоящие разносчики заразы. Чернильными пятнами проступали на стенах, желейно вздрагивали на оконных рамах, отравляя и так нечистый воздух города. Вязкая мерзость растекалась по Парижу, отравленными ручейками просачиваясь в тела жителей. К концу осени Париж оказался отрезан от мира неожиданно вспыхнувшей эпидемией. Даже церковь в кои веки не протестовала против сожжения мертвецов. Зловоние сожжено плоти заменило воздух. Новая чума пробиралась в каморки и дворцы, безжалостно выкашивая тех, кто остался в городе, догоняя на перегонах тех, кто поспешил покинуть дом в поисках спасения.

Захлопнутые двери. Плачущие чернильной кровью стены. Ханна вышагивала по булыжникам мостовой, совершенно не опасаясь, что случайный экипаж собьет ее. Никто не выходил из дому без особой нужды. Город словно вымер неделю назад, когда число жертв эпидемии перевалило за сотню. Париж на карантине. Никто не принимает беженцев из проклятой столицы, оставляя гнить за границами селений. Словно не заря двадцатого века за окном, а дремучее средневековье. Ханна читала новости и ужасалась. Она давно перестала бояться нечисти и демонов. С той самой ночи, когда они пришли за ней. Девушка давно отплакала своё и отбоялась. Она забросила все многоярусные юбки, забыла о развлечениях и страсти. За последние месяцы её не отпускало последнее увлечение, как поздняя любовь. Обряженная в мешковатые штаны и рабочую блузу, закрыв шею платком и надвинув кепку пониже на глаза, Ханна каждую ночь покидала салон. Она охотилась. Столь яростно и неотвратимо, словно стремилась отомстить за все те страхи, за тот невероятный ужас, за все слезы, что пролила в ту памятную ночь. Она больше не была жертвой.

— Вот где ваше логово… — прошипела девушка сквозь зубы, сдергивая нательный крест с цепочки. Полулунная рукоять щитком прикрыла руку, позволяя распрямиться сверкающему лезвию. Подаренный Габриелем клинок зловещее засиял, заставляя нечисть пятиться, толпиться у портала, в надежде избежать бесславной гибели под лезвием архангела.

Город гнил на глазах, расползаясь вязкой желейной жижей болезнетворной мерзости. И Ханна шла по этому городу, словно единый светоч, изгоняющий тьму. Под её напором нечисть отступала, пускалась в бегство, бесчисленно погибая под сверкающим мечом.

— Это безнадежно, девочка. Мы не сможем с этим бороться. Лучше бросить все силы на оборону салона и художника, — говорил повар, но девушка его словно не слышала.