Счастье

Наверное, опять начнется заново, и Дьявол отправится в преисподнюю, а Он опять отстроит мир. Или найдёт себе другое развлечение. От этих мыслей было кисло. Хотелось встать и выругаться матом, послать всё к первородному греху, и…

Визгливый крик сломавшейся шарманки перекрыл вой горна. В разодранной ночной сорочке, босой, с мольбертом наперевес, из дверей особняка вышел Эйдэн. Увидев художника, архангел отшатнулся: такого ясного взора он не видел никогда. Это был совсем не тот Эйдэн, которого знал повар, которого любил Париж. Тощее, словно прозрачное тело, просвечивалось в разрез сорочки, бурые пятна запекшейся крови из недавних ран зияли напоминанием. Художник окинул усталым взором собравшихся, пожал плечами, грустно ухмыльнулся. В этот момент он как никогда был похож на другого… кого-то, с той стороны улицы, сидящего в окне рассыпающегося фасада. Только… сияющее марево хрустального света окутывало тело сумасшедшего художника.

Не замечая, совершенно не обращая внимание на то, как косятся обе стороны на него, Эйдэн проследовал до середины улицы, невидимым жестом раздвигая еще не разошедшихся по своим сторонам бойцов. Установил мольберт между двух трупов: ангела и демона. Покрутил в пальцах кисть. Зажмурившись, поднял лицо к спускающемуся небу. Шумно выдохнул и… принялся писать новую картину, обмакивая кисть в зияющие раны трупов, смешивая на тонких ворсинках колонка кровь ангелов и демонов. Присутствующие настолько опешили от поведения художника, что в нерешительности замерли. Никто не понимал, что нужно делать в данном случае.

Впервые в жизни Эйдэн не таял в эйфории, выводя скупые черты лица на плотнее, рождая новую картину. Он был сосредоточен и серьезен, словно внезапно повзрослел на сотню лет. В гибких стремительных пальцах плясала кисть, роняя точные мазки на холст. Жест. Взмах. Мазок. Еще мазок. Нервная линия подбородка, капризный изгиб губ, растрепанные пряди непослушных волос. Глаза — сверлящим выстрелом.

— Ты же сказал, что душа каждого, кого я напишу, станет твоей? Так забирай…

Эйдэн отступил от холста, еще раз посмотрел на собственный портрет, и рывком развернул мольберт к Дьяволу. На миг застыла тишина. Такая, что даже пыль прекратила шуршать, осыпая фасад. И прервалась взбесившимся рёвом Михаэля:

— Ты!!! Как ты?! Не позволю!

Золотой меч вошел в спину художника, выйдя через живот. Хрупнувший звук разрываемых позвонков тошнотворно чавкнул. Эйдэн не вскрикнул. Он повернул голову к архангелу и снова грустно ухмыльнулся.

— Как глупо убивать бездушного…

— Надо же… Он сделал тебя сосудом для моей души. А я и не понял сразу… — Дьявол стоял рядом с портретом, осторожно проводил пальцами по полотну. Потом закрыл лицо руками и глухо рассмеялся.

Стряхнутое с меча тело упало в руки Дьявола. Не открывая глаз, он прижимал художника к себе, и тот таял, растворялся, впитываясь в стук горячего сердца, в немыслимое сияние души первого сына Бога.

— Зачем?! — крепкие пальцы Габриеля вцепились в запястье Дьявола, намереваясь остановить поглощение.

— Ему так будет лучше. Не станет бродить неприкаянным духом. Бездушных не принимают в рай.