Счастье

Он был зачарован, околдован этим похотливым безумцем, который неторопливо, наслаждаясь каждым движением, демонстрируя грациозные изгибы тела, насиловал вторично несчастного Рейнара. Размеренно, мастерски, без тени эмоций. Всё его тело выражало похоть и соблазн, Эйдэн выглядел средоточием греха и вожделения, но, казалось, был совершенно равнодушен к происходящему. Город. Он веерно расстрелян зияющими ранами рекламных вывесок, взорван, растерзан световой паранойей. Он — не по правилам, у него свои законы. И если присмотреться, то аристократия ничем не отличается от богемы, разве что большим ханжеством и показной примерностью. Такие же джунгли, наполненные своими хищниками и теми, кого съедят на завтрак. И даже если ты познал хитросплетения его переходов, если научился бегать и выживать, спасаться от чужих зубов, или же отрастил свои, — это не поможет. Он все равно бьет в спину, торопит к краю пропасти, растаптывает, размазывает по мостовой тонкой пленкой очередной судьбы. Город. Это вечная война. Но не для Эйдэна. Словно получив персональную индульгенцию, безумный художник научился дышать этим городом, жить им. Он стал той невероятной неоспоримой составляющей, без которой город если не рухнет, то покачнется в основании, утратив нечто незаменимое. Безумный художник. Он сделал этот город своим. И неторопливо напитывается ядом, щедро вплетая свой собственный свет в мертвую люминесценцию, вбивая новый пульс в вены города. И этого не отнять, не отстранить художника от города, не расчленить их на две составляющие, словно город и есть он — безумный художник, Эйдэн Мур. Деньги. Город и деньги. Они всегда были вместе, единым целым, составляющими друг друга, и не понять, кто же первичен, кто главный в этом тандеме. Город, порождающий деньги, деньги, создающие город. Оружие, панацея, они — всё. И всё — они. Они не ждут, пока из них станут разводить костры. Нет, они — власть. Они могут дать счастье, подарить забвение и осуществить мечты. И с такой же легкостью низвергают в преисподнюю, отнимая самое ценное и дорогое, разрушая до основания то, что является счастьем. Они сходны со змеёй, чей яд смертелен, впивается клыками, вплескивается под кожу, отравляя саму суть человека, но они же — искуснейшее средство исцеления, несущие в своем потоке блага и умиротворение. Удовлетворение. Но… безумный художник стоит в стороне. Его не купить, его не продать. Он не нуждается в деньгах и не понимает их ценности. Его тонкий вкус не позволяет пристраститься к столь грубой пище, которой являются деньги. Он словно соткан из других материй, не тех, из которых остальные люди. Он сам по себе. И сам в себе. И он уходит во мрак лишь потому, что его манит вдохновение. В нем нет стремлений иных, нежели нести в мир красоту. Дьявол. И город. Это игра на равных. И неизвестно, кто в итоге победит. Наверное, каждый второй в этом городе, замедляет шаг, останавливает бег, когда слышит имя Дьявола. Наверное, никто не попытается оспорить его всепоглощающую власть. Власть, о которой мечтают политики и деловары. Поймать город в свои сети. Впиться в него цепкими когтями, вгрызаться в самое естество, подчиняя, покоряя. Доминируя над городом. Возможно, обыватели не задумываются над этим, не вздрагивают при одном упоминании «короля подземки». Но они и не живут. Они транзитные пассажиры города, бессловесные мумии, передвижные машины, чуждые пульса и сердцебиения. Если же ты живой, если касаешься, прислушиваешься к ритму, стремишься попадать в такт, если ты политик, нувориш, творческая личность, если принадлежишь к элите города, к аристократии и богеме, то обязан. Или же город, словно послушный пес, слизнет тебя со своих мостовых, не оставив даже памяти. Город. Ручной волкодав. И лишь художник прикормил эту собаку и дразнит, протягивая сочные ломти на ладони. Угощает, щедро балуя. А еще смотрит в глаза Дьявола, улыбаясь. Нет, он не смелый. Он просто не умеет бояться. И точно знает, что ему не стоит бояться. Потому что тот стал одним из немногих, кто непритворно любит красоту. Кто не следует за модой и канонами, но умеет наслаждаться извращенной утонченностью и ядовитой прелестью этого мира. Единственный, которого Эйдэн считает достойным и интересным. И заглядывает в глаза не со щенячьей преданностью, а с любопытством. Крутит тонкую опиумную трубку в пальцах, пробует на вкус разговор, довольно щурится. Он всегда весел. И пьян происходящим. Он только-только научился дышать.

Кабинет плавился, растекался, более становясь мастерской, нежели цитаделью хозяина салона. Правда скрывалась за бисерными занавесями, разноколерным дождем струящимися из-под потолка. Правда о том, что Эйдэн вовсе не хозяин здесь, всецело передав бразды правления в руки Ханны. Он же оставался тем, кем был — художником. Бессмысленным, безумным, влюбленным в холст и краски. В легкие взмахи кисти, незримо сочетающие сюрреализм видений Эйдэна со строгостью реализма. Тихие шорохи, тончайшие звуки запечатленной мелодии, разбрызганной по радуге снов томной красавицы с восточным разрезом глаз и сине-черным каскадом вьющихся волос.