Добавить в моё избранное
150 мин, 40 сек 15387
Сначала лихорадочно отступил к печи. Руки дрожали, от напряжения на глаза подступила влага. Почувствовал, как кровь прилила к лицу, то обжигая, то морозя кожу…
Еще несколько минут потребовалось, чтобы прийти в себя, после чего он подскочил к двери. Рванул за рукоятку, ружье наизготовку. Ночь встретила его слабеньким дождем и слабым завыванием ветра. Но на улице не было ни души.
— Кто там! Выходи! — срываясь на хрип, прокричал в темноту Иван.
— Вот дела… Может же такое почудиться, — сказал он сам себе, стараясь успокоить себя…
Так или иначе, но никто не появился, и ответом ему стали лишь тоскливая и хилая песнь ветра и равнодушный шорох деревьев. Иван постоял еще минут десять, вглядываясь в кромешную, насыщенную влагой тьму, поводя ружьем перед собой из стороны в сторону… Нет. Все тихо. Он вернулся в избу. Закрыл на крючок дверь — хлипкий крючок, выбить его можно, но пока будут выбивать, авось и он что-нибудь придумает. Подошел к печке, погрел руки… Понемногу страх стал отходить…
Тем временем новорожденный ребенок снова зашевелился и заплакал. Иван взял ребенка на руки. Маленькое розовое лицо девочки от плача исказилось в складках младенческой кожи.
Скорее всего, ребенок хотел есть. Иван оставил ребенка на кровати и вытряхнул рюкзачок. На старой газете расстелил свои запасы провизии. Ребенок продолжал орать и Иван лишь отмахнулся:
— Да подожди ты!
Иван проверил свои съестные припасы — провиант скуден, просто чтобы выжить один день. И как кормить этими припасами ребенка?! Девочка вызывающе продолжала кричать, надрываясь, переходя время от времени на хрип, ее глаза были закрыты, а из уголка рта слабеньким ручейком выбивались мелкие пузырьки слюны. В отчаянии, Иван закрыл ей рот своей ладонью. Почувствовал, как стал жадно скользить по ней ее маленький язычок, ощущение — как от щекотки. Ребенок вроде успокоился, но, почувствовав обман, снова стал орать, Иван убрал руку, но ребенок все плакал, задыхаясь собственным криком, вырываясь из того тряпья, в которое он был завернут, слабо шевеля своими ручонками и ножками. Глаза девочки были все еще закрыты. Иван, пальцем стер засохшую слизь с уголков ее глаз. Затем, держа ее одной рукой, другой рукой он принялся снова укутывать ее в тряпки. Получалось плохо, поскольку ребенок все время норовил вырваться из неволи. При этом девочка не успокаивалась и Иван, не в силах совладать с собой, закричал на нее в ответ.
Наконец выход был найден. Он взял хлеб, откусил кусок и стал его жевать. Когда получилась достаточно жидкая кашица, теперь оставалось намазать свои пальцы кашицей и кормить ее с пальца, но, взглянув на свои черные руки, он сделал по-другому. Он обмазал хлебной кашицей пальцы девочки и направил их ей в рот. Ребенок, не вынимая ручонки изо рта, чуть не подавился первым глотком пищи, но затем питание нормализовалось, и он стал жадно сосать свои пальцы. Все так же, с закрытыми глазами. Ребенок ел жадно, так и не открывая глаз, причмокивая, все еще издавая слабые всхлипы и плачущие звуки, словно жалуясь Ивану на что-то. Наконец, она съела ту кашицу, но явно не насытилась, и на свободу прорвался ее новый крик, требование новой порции. Чертыхаясь, Иван стал спешно готовить новую порцию кашицы из жеванного хлеба. Кормление прошло по той же схеме, пока девочка, наконец, не срыгнула обильную гущу с комками хлебной кашицы изо рта. Насытившись, девочка благодарно затихла и моментально погрузилась в свой, не обремененный снами и тревогами, сон новорожденного и вскоре едва слышно посапывала на кровати, рядом со своей мертвой матерью.
… В комнате царил полумрак. Единственным освещенным местом был небольшой пятачок возле кровати, где, у ее изголовья тускло светила свеча, бросая свой бледный, мягкий свет на голову мертвой женщины и на новорожденную девочку, мирно спящую рядом с ней. Иван закрыл лицо женщины какой-то тонкой тряпкой, найденной в ее же белье. В слабом свете, сквозь плотно налегающую ткань, пробивался рельеф ее лица. Ниже, рядом с ней посапывал ребенок. Мертвые очертания лица матери, розовое маленькое лицо ее дочери, трагически контрастировали друг с другом, являясь чем-то чуждым и инородным по отношению друг к другу…
Потихоньку огонь в печи догорел, и Иван сходил на улицу, чтобы набрать новой партии дров. Луны не было видно на небе. Воздух был густо пропитан сыростью как в предбаннике. С северных территорий, невидимой, гигантской птицей, опустился и холод. Кромешная тьма. И тишина. Даже ветер не давал о себе знать. Деревья, сплошной черной мрачной тенью стоят вокруг выжидающе, словно поджидая живую душу, чтобы потом принять ее в свое мрачное царство и растворить ее в себе. Чтобы никогда не отпустить…
Иван сварил себе кипятку. Бросил в кружку кусок сахара — пойдет и так. Лишь бы согреться и хоть как-то отвлечься — все-таки не каждую ночь проводишь с покойником и новорожденным одновременно. После первого глотка проснулся голод.
Еще несколько минут потребовалось, чтобы прийти в себя, после чего он подскочил к двери. Рванул за рукоятку, ружье наизготовку. Ночь встретила его слабеньким дождем и слабым завыванием ветра. Но на улице не было ни души.
— Кто там! Выходи! — срываясь на хрип, прокричал в темноту Иван.
— Вот дела… Может же такое почудиться, — сказал он сам себе, стараясь успокоить себя…
Так или иначе, но никто не появился, и ответом ему стали лишь тоскливая и хилая песнь ветра и равнодушный шорох деревьев. Иван постоял еще минут десять, вглядываясь в кромешную, насыщенную влагой тьму, поводя ружьем перед собой из стороны в сторону… Нет. Все тихо. Он вернулся в избу. Закрыл на крючок дверь — хлипкий крючок, выбить его можно, но пока будут выбивать, авось и он что-нибудь придумает. Подошел к печке, погрел руки… Понемногу страх стал отходить…
Тем временем новорожденный ребенок снова зашевелился и заплакал. Иван взял ребенка на руки. Маленькое розовое лицо девочки от плача исказилось в складках младенческой кожи.
Скорее всего, ребенок хотел есть. Иван оставил ребенка на кровати и вытряхнул рюкзачок. На старой газете расстелил свои запасы провизии. Ребенок продолжал орать и Иван лишь отмахнулся:
— Да подожди ты!
Иван проверил свои съестные припасы — провиант скуден, просто чтобы выжить один день. И как кормить этими припасами ребенка?! Девочка вызывающе продолжала кричать, надрываясь, переходя время от времени на хрип, ее глаза были закрыты, а из уголка рта слабеньким ручейком выбивались мелкие пузырьки слюны. В отчаянии, Иван закрыл ей рот своей ладонью. Почувствовал, как стал жадно скользить по ней ее маленький язычок, ощущение — как от щекотки. Ребенок вроде успокоился, но, почувствовав обман, снова стал орать, Иван убрал руку, но ребенок все плакал, задыхаясь собственным криком, вырываясь из того тряпья, в которое он был завернут, слабо шевеля своими ручонками и ножками. Глаза девочки были все еще закрыты. Иван, пальцем стер засохшую слизь с уголков ее глаз. Затем, держа ее одной рукой, другой рукой он принялся снова укутывать ее в тряпки. Получалось плохо, поскольку ребенок все время норовил вырваться из неволи. При этом девочка не успокаивалась и Иван, не в силах совладать с собой, закричал на нее в ответ.
Наконец выход был найден. Он взял хлеб, откусил кусок и стал его жевать. Когда получилась достаточно жидкая кашица, теперь оставалось намазать свои пальцы кашицей и кормить ее с пальца, но, взглянув на свои черные руки, он сделал по-другому. Он обмазал хлебной кашицей пальцы девочки и направил их ей в рот. Ребенок, не вынимая ручонки изо рта, чуть не подавился первым глотком пищи, но затем питание нормализовалось, и он стал жадно сосать свои пальцы. Все так же, с закрытыми глазами. Ребенок ел жадно, так и не открывая глаз, причмокивая, все еще издавая слабые всхлипы и плачущие звуки, словно жалуясь Ивану на что-то. Наконец, она съела ту кашицу, но явно не насытилась, и на свободу прорвался ее новый крик, требование новой порции. Чертыхаясь, Иван стал спешно готовить новую порцию кашицы из жеванного хлеба. Кормление прошло по той же схеме, пока девочка, наконец, не срыгнула обильную гущу с комками хлебной кашицы изо рта. Насытившись, девочка благодарно затихла и моментально погрузилась в свой, не обремененный снами и тревогами, сон новорожденного и вскоре едва слышно посапывала на кровати, рядом со своей мертвой матерью.
… В комнате царил полумрак. Единственным освещенным местом был небольшой пятачок возле кровати, где, у ее изголовья тускло светила свеча, бросая свой бледный, мягкий свет на голову мертвой женщины и на новорожденную девочку, мирно спящую рядом с ней. Иван закрыл лицо женщины какой-то тонкой тряпкой, найденной в ее же белье. В слабом свете, сквозь плотно налегающую ткань, пробивался рельеф ее лица. Ниже, рядом с ней посапывал ребенок. Мертвые очертания лица матери, розовое маленькое лицо ее дочери, трагически контрастировали друг с другом, являясь чем-то чуждым и инородным по отношению друг к другу…
Потихоньку огонь в печи догорел, и Иван сходил на улицу, чтобы набрать новой партии дров. Луны не было видно на небе. Воздух был густо пропитан сыростью как в предбаннике. С северных территорий, невидимой, гигантской птицей, опустился и холод. Кромешная тьма. И тишина. Даже ветер не давал о себе знать. Деревья, сплошной черной мрачной тенью стоят вокруг выжидающе, словно поджидая живую душу, чтобы потом принять ее в свое мрачное царство и растворить ее в себе. Чтобы никогда не отпустить…
Иван сварил себе кипятку. Бросил в кружку кусок сахара — пойдет и так. Лишь бы согреться и хоть как-то отвлечься — все-таки не каждую ночь проводишь с покойником и новорожденным одновременно. После первого глотка проснулся голод.
Страница
12 из 39
12 из 39
