Добавить в моё избранное
150 мин, 40 сек 15394
Если конечно хозяин тайги даст.
А место подходило — много открытого пространства, под ногами галька — зашуршит под весом, стало быть, медведь бесшумно не подкрадется, с другой стороны ручей рядом — если пойдет ночью медведь на него, так он услышит по всплеску воды. Хотя хрен его знает — медведь умный, хитрый и умелый, подкрадется и сломает, охнуть не успеешь… Покурил. От «примки» затошнило, едва всего не вывернуло наружу, вместе с потрохами. Выкинул подальше примятую пачку с последними двумя сигаретками. В его голове родился план, который помог бы хоть как-то выжить…
… Спустя минут двадцать, благодаря его усилиям, во тьме, на бережку загорелся первый костерок, затем, спустя еще некоторое время, второй, третий, и еще один, а там и пятый. Может быть хоть огонь спугнет зверя, хоть малость. Несмотря на все старания мелко-накрапывающего дождя, костры разгорелись неплохо. Сбегал до ближайшей кромки леса — насобирал еще сухих ветвей — нужно было создать топливный запас на ночь. Пришлось попотеть. Топора не было. Пришлось собирать хворост, да обламывать сухие ветви на кустах и деревьях поблизости. Руки Ивана покрылись корочками уже засохшей крови. Но новые ссадины и царапины рождали новые и новые ручейки крови. Иван бессильно чертыхался — запах крови для голодного медведя как приглашение на званый банкет! Ребенок тем временем лежал под плащом на вещмешке Ивана.
Он оценил кучи принесенной сухой древесины и сучьев — должно хватить на ночь. Иван, наконец, мог заняться ребенком.
Девочка уже не орала как прежде, а просто натужно сипела, уже наоравшись вволю. Ее пеленки были мокрыми и испачканы жидкими каловыми массами, а тело холодное и влажное, мелко и как-то судорожно дрожало, и Иван кинулся к пожиткам женщины. Нужные тряпки нашлись и ребенок, под плащом Ивана, снова на ощупь, грубо, но надежно, под его матерки и увещевания, был перепеленат в сухое тряпье. На ужин пошло блюдо из жеваного хлеба и яичного желтка — обмазал этой кашицей свой палец и дал его ребенку. Сначала девочка не принимала еду, а только тихо и хрипло, не открывая глаз, без слез, поскуливала как щенок.
— Ну, поешь, чего уж там… умрешь ведь… силы нужны нам завтра… ой как нужны, — умолял он ее.
Девочка едва не подавилась, жадно заглатывая пищу. Наконец ребенок утихомирился.
Но самому успокаиваться было еще рано. Ужинать не стал — припасов должно хватить только на ребенка. Накидал сухих веток в костры. Принес три больших ветки, из них и своего плаща соорудил нечто вроде шалашика с каркасом из трех жердей, высотой меньше метра — ребенку хватит, а ему спать никак нельзя, затем соорудил внутри толстый слой из еловых веток, поверх — свой рюкзак, а на него и новорожденную девочку, укутанную в свой пиджак. Все это сооружение накрыл плащом, а щели закрыл еловыми ветвями и уже мокрыми тряпками. Вся структура получилась похожей на индейский вигвам в миниатюре. Сам Иван не знал, как выглядят индейские вигвамы. Он остался в одной рубашке и тонком свитере — от дневного перенапряжения и забот холод почувствовал не сразу. Холод пришел потом, через минут двадцать, и от него свело зубы и заныли кости. Залез в вещи той женщины. Запас тряпок на пеленки подходил к концу. Попытался сушить над костром описанные и испачканные пеленки — куда там, дождь мешал.
Можно было заняться самим, но сил не было, зато пришла его вечная спутница — головная боль, сильная и беспощадная, он даже на колени встал — так голова почему-то меньше болела. Но и в этом положении ему пришлось побыть недолго — ребенок в своем новом жилище стал снова плакать, и ему пришлось взять его на руки и укачивать, накрыв все тем же плащом. В его руках ребенок успокоился.
Так он и сидел на валуне, с ребенком на руках, укрывшись с головой своим плащом, пряча под ним крохотный комочек, укачивая ребенка и сам мерно покачиваясь из стороны в сторону.
Боль породила новые воспоминания, скорее даже обрывки от них — о жене, о дочери, о всех, и о Захаре в том числе. Все эти образы сплелись в непонятную замысловатую мозаику. Разноцветную, с яркими тонами, когда в голове всплывали образы жены и дочери, темную и мрачную — когда припоминал Захара. Почему-то стало совсем светло в голове — он внезапно оказался у себя дома. Ярко горит свет стоваттной лампочки, лицо жены почему-то искаженное не то злобой, не то болью, она стоит перед какой-то странной долговязой фигурой в длинном защитном плаще, фигура стоит к Ивану как бы спиной и он не может признать кто это. И она что-то говорит этому незнакомцу, Иван не может понять, что именно — сплошной неясный гул, сквозь который пробиваются отрывки ее речи, обвиняющей, резкой. В ответ — резкие выкрики того мужчины. Потом видение исчезло, так же неожиданно, как и пришло…
Сами по себе к нему явились воспоминания о том, как они были близки, он, дочь и жена. Были близки. Когда-то.
Ребенок спал. Иван бережно уложил его обратно постель на рюкзаке, снова накрыл плащ поверх жердей.
А место подходило — много открытого пространства, под ногами галька — зашуршит под весом, стало быть, медведь бесшумно не подкрадется, с другой стороны ручей рядом — если пойдет ночью медведь на него, так он услышит по всплеску воды. Хотя хрен его знает — медведь умный, хитрый и умелый, подкрадется и сломает, охнуть не успеешь… Покурил. От «примки» затошнило, едва всего не вывернуло наружу, вместе с потрохами. Выкинул подальше примятую пачку с последними двумя сигаретками. В его голове родился план, который помог бы хоть как-то выжить…
… Спустя минут двадцать, благодаря его усилиям, во тьме, на бережку загорелся первый костерок, затем, спустя еще некоторое время, второй, третий, и еще один, а там и пятый. Может быть хоть огонь спугнет зверя, хоть малость. Несмотря на все старания мелко-накрапывающего дождя, костры разгорелись неплохо. Сбегал до ближайшей кромки леса — насобирал еще сухих ветвей — нужно было создать топливный запас на ночь. Пришлось попотеть. Топора не было. Пришлось собирать хворост, да обламывать сухие ветви на кустах и деревьях поблизости. Руки Ивана покрылись корочками уже засохшей крови. Но новые ссадины и царапины рождали новые и новые ручейки крови. Иван бессильно чертыхался — запах крови для голодного медведя как приглашение на званый банкет! Ребенок тем временем лежал под плащом на вещмешке Ивана.
Он оценил кучи принесенной сухой древесины и сучьев — должно хватить на ночь. Иван, наконец, мог заняться ребенком.
Девочка уже не орала как прежде, а просто натужно сипела, уже наоравшись вволю. Ее пеленки были мокрыми и испачканы жидкими каловыми массами, а тело холодное и влажное, мелко и как-то судорожно дрожало, и Иван кинулся к пожиткам женщины. Нужные тряпки нашлись и ребенок, под плащом Ивана, снова на ощупь, грубо, но надежно, под его матерки и увещевания, был перепеленат в сухое тряпье. На ужин пошло блюдо из жеваного хлеба и яичного желтка — обмазал этой кашицей свой палец и дал его ребенку. Сначала девочка не принимала еду, а только тихо и хрипло, не открывая глаз, без слез, поскуливала как щенок.
— Ну, поешь, чего уж там… умрешь ведь… силы нужны нам завтра… ой как нужны, — умолял он ее.
Девочка едва не подавилась, жадно заглатывая пищу. Наконец ребенок утихомирился.
Но самому успокаиваться было еще рано. Ужинать не стал — припасов должно хватить только на ребенка. Накидал сухих веток в костры. Принес три больших ветки, из них и своего плаща соорудил нечто вроде шалашика с каркасом из трех жердей, высотой меньше метра — ребенку хватит, а ему спать никак нельзя, затем соорудил внутри толстый слой из еловых веток, поверх — свой рюкзак, а на него и новорожденную девочку, укутанную в свой пиджак. Все это сооружение накрыл плащом, а щели закрыл еловыми ветвями и уже мокрыми тряпками. Вся структура получилась похожей на индейский вигвам в миниатюре. Сам Иван не знал, как выглядят индейские вигвамы. Он остался в одной рубашке и тонком свитере — от дневного перенапряжения и забот холод почувствовал не сразу. Холод пришел потом, через минут двадцать, и от него свело зубы и заныли кости. Залез в вещи той женщины. Запас тряпок на пеленки подходил к концу. Попытался сушить над костром описанные и испачканные пеленки — куда там, дождь мешал.
Можно было заняться самим, но сил не было, зато пришла его вечная спутница — головная боль, сильная и беспощадная, он даже на колени встал — так голова почему-то меньше болела. Но и в этом положении ему пришлось побыть недолго — ребенок в своем новом жилище стал снова плакать, и ему пришлось взять его на руки и укачивать, накрыв все тем же плащом. В его руках ребенок успокоился.
Так он и сидел на валуне, с ребенком на руках, укрывшись с головой своим плащом, пряча под ним крохотный комочек, укачивая ребенка и сам мерно покачиваясь из стороны в сторону.
Боль породила новые воспоминания, скорее даже обрывки от них — о жене, о дочери, о всех, и о Захаре в том числе. Все эти образы сплелись в непонятную замысловатую мозаику. Разноцветную, с яркими тонами, когда в голове всплывали образы жены и дочери, темную и мрачную — когда припоминал Захара. Почему-то стало совсем светло в голове — он внезапно оказался у себя дома. Ярко горит свет стоваттной лампочки, лицо жены почему-то искаженное не то злобой, не то болью, она стоит перед какой-то странной долговязой фигурой в длинном защитном плаще, фигура стоит к Ивану как бы спиной и он не может признать кто это. И она что-то говорит этому незнакомцу, Иван не может понять, что именно — сплошной неясный гул, сквозь который пробиваются отрывки ее речи, обвиняющей, резкой. В ответ — резкие выкрики того мужчины. Потом видение исчезло, так же неожиданно, как и пришло…
Сами по себе к нему явились воспоминания о том, как они были близки, он, дочь и жена. Были близки. Когда-то.
Ребенок спал. Иван бережно уложил его обратно постель на рюкзаке, снова накрыл плащ поверх жердей.
Страница
19 из 39
19 из 39
