Добавить в моё избранное
150 мин, 40 сек 15395
Осторожно отошел, чтобы не разбудить девочку. Внезапно ощутил шорох позади себя…
Резко обернувшись, он не сразу увидел как к нему, по речной гальке, приближается тот самый медведь. Сначала он увидел лишь какое-то большое черное пятно, движущееся к нему без единого звука, в темноте — только изредка галька прошелестит под ним. Пятно, которое при приближении все отчетливее и контрастнее формировалось в нечто страшное и зловещее, а затем он увидел две горящих во тьме желтых точки. Глаза зверя. Неотрывно смотревшие на него. Бешено застучало сердце. Он узнал его. Ошибки быть не могло. Загнал таки. А теперь, ночью, пришел докончить начатое дело. И Иван кинулся к кострам. Схватил горящую сухую ветку и принялся размахивать ею и громко кричать, стараясь хоть как-то напугать зверя. Но тому на его крики было наплевать и он, не замедляя хода, приближался к человеку. Несмотря на холод и дождь, пот прошиб Ивана так, словно его водой окатили. Между ним и медведем оставалось каких-то двадцать шагов и Иван, едва не плача от отчаяния, не переставая кричать, стал хватать горящие ветви из ближайшего костра и бросать в него. Ветви, обжигали ему руки, и, падая рядом с медведем, испускали снопы искр. Только теперь медведь остановился и угрожающе заревел. От медвежьего рыка у Ивана даже на какой-то момент заложило уши. Когда слух вернулся к нему, краем уха, он услышал и плач ребенка — отчаянный крик, прерываемый на короткое время и заглушаемый ревом медведя. Иван крикнул девочке:
— Не ори, подожди… — и тут же вспомнил о ружье. Бросился за ним, лихорадочно вскинул оружие наизготовку. Но медведь, словно сквозь землю провалился — в кромешной тьме его нигде не было видно.
Иван резко оборачивался из стороны в сторону, вглядываясь в темноту — куда же исчез этот зверь. И с какой стороны его теперь ждать.
Неистово горели обожженные о ветви костра руки. После жара поединка, холод был такой, словно его заковали в ледяной панцирь. Голова не болела — выла, прося спокойствия и отдыха. Но отдыха не было не душе, ни телу. Иван кинулся к кострам — почти весь запас сухих ветвей пошел на поддержание оскудевших на топливо костров. Развел еще пару. Теперь он был окружен со всех сторон разреженным кольцом пылающих костров.
Внезапное ощущение сплошной тишины резануло его разум как ножом. Что с девочкой то!!! Неужели выкрал ребенка зверь?! Иван в два прыжка оказался у крохотного шалашика. Скинул плащ и из его груди вырвался вздох облегчения — ребенок был на месте. Девочка уже не плакала и не кричала и лишь беззвучно открывала рот, из которого нет-нет выходили сиплые хрипы. Иван поднес горящую ветку, чтобы разобраться с ситуацией — в свете пламени, ее глаза были закрыты, ее лицо было красным от напряжения, ее губки посинели и судорожно дрожали. Девочка словно задыхалась. Ей явно не хватало дыхания — все силы легких забрал ее постоянный плач, холод и сырость. Стало жутко. Иван принялся лихорадочно хлопать ее ладошкой по попке:
— Ты это, ты не умирай! Подожди чуть-чуть! Не дыши так то!
Он тряс ребенка, качал на своих руках — неистово, резко. И дыхание вернулось к девочке. Ее легкие оправились от некоего кризиса, и она испустила громкий, слышный по всей тайге крик. У Ивана на глаза навернулись слезы:
— Так то лучше будет красавица…
Иван пощупал тряпки на ней. Они были снова мокрыми. Чертыхаясь и проклиная все на свете, Иван вытащил из мешка сухое тряпье. Под плащом перепеленал ребенка. Ребенок не успокаивался долго. Не помогла и порция жеваного хлеба — ребенок выплевывал ее и продолжал надрываться в бесслезном плаче — крике. Еле успокоил ее. Разжег еще один костер — на этот раз в непосредственной близости от шалашика с девочкой. И еще один сбоку. Теперь не должна замерзнуть. Установил три длинных жерди над этими кострами — кое-как приладил на них мокрые тряпки. С ружьем в руках, ежесекундно озираясь, доплелся, почти дополз до воды, сполоснул испачканные тряпки. Отжал. Как сумел, повесил и их на жерди над костром. С сомнением поглядел на небо — суши не суши — сукин сын дождь все накрапывал, словно издеваясь над его усилиями. Он все снова намочит, но что-то с пеленками надо было делать все равно… Развел еще три костра — в непосредственной близости от шалашика, в котором спала девочка. Так ей теплее будет…
Стоило ему присесть для передышки, как его разум пронзил невыносимо яркий свет, сопровождаемый острой режущей болью в голове. Даже холод отступил куда то. Он закрыл глаза. Так меньше болит голова. Через пару минут полегчало. Открыв глаза, он увидел перед собой мрачную, холодную и сырую тьму тайги, окружавшую его со всех сторон. Внезапная головная боль пронзила его с такой мощью, что он с силой зажал веки, так, что слезы потекли, потихоньку боль отступила…
… Затем все тот же яркий, белый свет. Он снова у себя в избе. Напротив жена. Иван словно во сне, подивился — та же самая картина, что навестила его разум, вернулась к нему и в этот раз.
Резко обернувшись, он не сразу увидел как к нему, по речной гальке, приближается тот самый медведь. Сначала он увидел лишь какое-то большое черное пятно, движущееся к нему без единого звука, в темноте — только изредка галька прошелестит под ним. Пятно, которое при приближении все отчетливее и контрастнее формировалось в нечто страшное и зловещее, а затем он увидел две горящих во тьме желтых точки. Глаза зверя. Неотрывно смотревшие на него. Бешено застучало сердце. Он узнал его. Ошибки быть не могло. Загнал таки. А теперь, ночью, пришел докончить начатое дело. И Иван кинулся к кострам. Схватил горящую сухую ветку и принялся размахивать ею и громко кричать, стараясь хоть как-то напугать зверя. Но тому на его крики было наплевать и он, не замедляя хода, приближался к человеку. Несмотря на холод и дождь, пот прошиб Ивана так, словно его водой окатили. Между ним и медведем оставалось каких-то двадцать шагов и Иван, едва не плача от отчаяния, не переставая кричать, стал хватать горящие ветви из ближайшего костра и бросать в него. Ветви, обжигали ему руки, и, падая рядом с медведем, испускали снопы искр. Только теперь медведь остановился и угрожающе заревел. От медвежьего рыка у Ивана даже на какой-то момент заложило уши. Когда слух вернулся к нему, краем уха, он услышал и плач ребенка — отчаянный крик, прерываемый на короткое время и заглушаемый ревом медведя. Иван крикнул девочке:
— Не ори, подожди… — и тут же вспомнил о ружье. Бросился за ним, лихорадочно вскинул оружие наизготовку. Но медведь, словно сквозь землю провалился — в кромешной тьме его нигде не было видно.
Иван резко оборачивался из стороны в сторону, вглядываясь в темноту — куда же исчез этот зверь. И с какой стороны его теперь ждать.
Неистово горели обожженные о ветви костра руки. После жара поединка, холод был такой, словно его заковали в ледяной панцирь. Голова не болела — выла, прося спокойствия и отдыха. Но отдыха не было не душе, ни телу. Иван кинулся к кострам — почти весь запас сухих ветвей пошел на поддержание оскудевших на топливо костров. Развел еще пару. Теперь он был окружен со всех сторон разреженным кольцом пылающих костров.
Внезапное ощущение сплошной тишины резануло его разум как ножом. Что с девочкой то!!! Неужели выкрал ребенка зверь?! Иван в два прыжка оказался у крохотного шалашика. Скинул плащ и из его груди вырвался вздох облегчения — ребенок был на месте. Девочка уже не плакала и не кричала и лишь беззвучно открывала рот, из которого нет-нет выходили сиплые хрипы. Иван поднес горящую ветку, чтобы разобраться с ситуацией — в свете пламени, ее глаза были закрыты, ее лицо было красным от напряжения, ее губки посинели и судорожно дрожали. Девочка словно задыхалась. Ей явно не хватало дыхания — все силы легких забрал ее постоянный плач, холод и сырость. Стало жутко. Иван принялся лихорадочно хлопать ее ладошкой по попке:
— Ты это, ты не умирай! Подожди чуть-чуть! Не дыши так то!
Он тряс ребенка, качал на своих руках — неистово, резко. И дыхание вернулось к девочке. Ее легкие оправились от некоего кризиса, и она испустила громкий, слышный по всей тайге крик. У Ивана на глаза навернулись слезы:
— Так то лучше будет красавица…
Иван пощупал тряпки на ней. Они были снова мокрыми. Чертыхаясь и проклиная все на свете, Иван вытащил из мешка сухое тряпье. Под плащом перепеленал ребенка. Ребенок не успокаивался долго. Не помогла и порция жеваного хлеба — ребенок выплевывал ее и продолжал надрываться в бесслезном плаче — крике. Еле успокоил ее. Разжег еще один костер — на этот раз в непосредственной близости от шалашика с девочкой. И еще один сбоку. Теперь не должна замерзнуть. Установил три длинных жерди над этими кострами — кое-как приладил на них мокрые тряпки. С ружьем в руках, ежесекундно озираясь, доплелся, почти дополз до воды, сполоснул испачканные тряпки. Отжал. Как сумел, повесил и их на жерди над костром. С сомнением поглядел на небо — суши не суши — сукин сын дождь все накрапывал, словно издеваясь над его усилиями. Он все снова намочит, но что-то с пеленками надо было делать все равно… Развел еще три костра — в непосредственной близости от шалашика, в котором спала девочка. Так ей теплее будет…
Стоило ему присесть для передышки, как его разум пронзил невыносимо яркий свет, сопровождаемый острой режущей болью в голове. Даже холод отступил куда то. Он закрыл глаза. Так меньше болит голова. Через пару минут полегчало. Открыв глаза, он увидел перед собой мрачную, холодную и сырую тьму тайги, окружавшую его со всех сторон. Внезапная головная боль пронзила его с такой мощью, что он с силой зажал веки, так, что слезы потекли, потихоньку боль отступила…
… Затем все тот же яркий, белый свет. Он снова у себя в избе. Напротив жена. Иван словно во сне, подивился — та же самая картина, что навестила его разум, вернулась к нему и в этот раз.
Страница
20 из 39
20 из 39
