Родная кровь

— Ну что же здравствуй дочка… — устало проговорил он.

Та молчала, неотрывно глядя на него. И тут Ивана осенила догадка — не зря то свечи жгли деваха с матерью, шушукались по темным углам… Даже немного смешно стало, а по-другому нельзя было извести?! Попроще?

— Не переживай, сдохну я… никуда не денусь… коль за мной пришла…

Краешек губ у его дочери пришел в движение, и на ее лице появилась едва заметная усмешка. Слабое движение головы — похоже на кивок… Но она молчала.

Откуда ни возьмись, налетела струя ледяного, холодного воздуха, подняла в воздух снопы искр с догорающих костров, а найденыш закричал с такой силой, что вздрогнул Иван, повернулся к ней и чуть не взвыл — девочка распинала непокорными своими руками и ногами свои тряпки — пеленки и теперь лежала на земле в одной распашонке, открытая всем ветрам и холоду тайги. Что-то кольнуло в сердце Ивана, что-то заставило его броситься к ребенку.

Ветер в деревьях завыл как раненное животное, раскачиваясь, мрачно скрипели вековые ели и сосны, а в его руках ревел красный, похолодевший крохотный комочек еще живой плоти. Иван даже не оглядывался назад, на тот призрак родной дочери своей. Тут надо об этой девчушке подумать. Перепеленать хоть ее напоследок. Нельзя ему уходить из этого мира, не позаботившись в последний раз о девочке… Мешок с тряпьем оказался под рукой и тут же все тряпье пошло на обертывание ребенка… девочка не унималась, а у Ивана мелькнула мысль — а успеет ли он покормить пацанку, хлеб еще есть, кашицу еще можно сжевать, может до утра протянет, а вдруг их уже ищут, вот возьмут да и наткнутся на нее… Должна выдержать… столько уже выдержала и холод, и голод… Кошачья душа у баб, сто жизней что ли? Пацан, в таком возрасте и в таких условиях давно загнулся бы, а эта нет! Смотри на нее! Ничего, он еще успеет дровишек в костер кинуть, вдруг точно ищут их, да бог смилостивится над крошкой, и найдут ее сельчане?!

Все. Девочка лежала обернутая во все оставшиеся сухие тряпки. Но не успокаивалась. Ну да ладно. Ему сейчас самому несладко будет. Все это время он чувствовал, как буравят его спину звериные желтые глаза. Он снова обернулся на свою дочь, поруганную им самим когда-то… Та стояла как вкопанная, все та же усмешка…

Внезапно в его сердце появилась надежда, он сбивчиво заговорил с ней, глядя ей в глаза, уже не боясь ни бога, ни черта:

— Слушай… красавица, а может, дашь пацанку-то до совхоза довести… А что человеку то зря шанс терять… А тебе я обещаю, ни пальцем тебя не трону, даже не подойду к тебе, на глаза твои не покажусь, сам уйду в лесок, да с веревочкой, петельку сооружу и там уж как нибудь сам и уйду… туда… если хочешь, могу и ружьишком в рот… не бойся я не обману, я смогу… только пацаночку дай донести!

Он не кривил душой. Смысла жить теперь у него не было. Просить прощения не пойдет. Да и кому они на х… нужны эти извинения. А веревочку и место то он найдет без труда… Только вот малютку довести. Не надо ему рая и на ад наплевать, а вот прикипело сердце то к ребеночку!

— Ну, решай! Какая тебе разница, где и как я сдохну?!

Но его дочь лишь молча, но явственно покачала головой — отказ!

Еще один удар в сердце, попеременно волна холода и жара обдали его. Почему-то вернулась старая головная боль, но при этом он ощутил какой-то прилив непонятных чувств и ощущений, какая то резкая перемена произошла в нем — он кинулся к ружью, с мгновение ока оно оказалось у него в руках. Моментом направил на родную дочь, или на это нечто в образе его родной дочери. Последняя картечь, но он ее потратит — пацаночку донести надо!

— Я тебя отодрал, и я тебя убью! Дай дорогу мне и девчонке! Отдам ее людям, а потом и сведу счеты с собой! А сейчас уйди — не то убью!

Держа ружье наперевес, он подхватил за сырой конец горящую ветвь из костра и широко размахивая ею, пошел на нее. И она стала отступать — маленькая девочка, его дочь, одиннадцати лет от роду, когда-то поруганная им, пришедшая отомстить невесть какими путями, а он ее отец, ее насильник, гнал ее прочь обратно в лес, размахивая перед собой горящей веткой, а другой рукой потрясая ружьем, выкрикивая непотребные слова в ее и в свой адрес… И вдруг, видение дочери исчезло, растворилось во тьме, а в кустах громко заревел притаившийся медведь, но Иван продолжал идти на него, выставив вперед огонь. И медведь дрогнул. Он заревел в последний раз в эту ночь и стал пятиться назад в кустах. Иван видел его желтые глаза. Глаза хищника в ночи. Но теперь они то появлялись, то исчезали, затем раздался шум и треск ветвей в кустах и медведь устремился вглубь тайги, откуда пришел, ломая на своем пути сухие ветви… А Иван что-то кричал ему вдогонку, и смеялся и плакал — то ли от победы, то ли от горя…

Девочка затихла… ей на кашу ушел последний кусок хлеба… Сала ей нельзя — гадить будет всю дорогу… а сухих тряпок больше нет… Побольше дров на костры… Иначе ночь не выдержат… Он и ребенок… Еще дров… Горит.