Добавить в моё избранное
150 мин, 40 сек 15379
Молодые деревца, солидные кряжистые деревья великаны, гниющие скелеты уже мертвых деревьев хмуро и равнодушно смотрят на проходящего мимо Ивана. Повсюду лужи с тихой черной водой. Кусты рябины выделяются желто-красными гроздьями своих ягод среди мрачного черно-бурого фона из оголенных деревьев и вечнозеленой, словно в насмешку, темной и густой хвои елей и сосен.
Пару раз ему пришлось переправляться через ручьи, и теперь, в сапогах его хлюпала вода. Лес становился гуще, а рельеф — изрезанным, как лицо дряхлого старика морщинами: то вниз по овражку то вверх, по кустам и ельникам. И не сосчитать сколько раз. Темп упал. Снова лес. Сплошное месиво из деревьев. Здесь на тропке еще видно небо, но дальше, когда он вошел в сосновый лес — словно в туннель вошел — высоко над головой кроны, а глянешь по бокам сырая тьма с частоколом голых стволов. Кончился сосновый лес. Начался древний ельник. Вокруг черные деревья, как живые тянули к нему свои ветви — руки. Обнаженные части корней вьются под ногами как змеи. Ветви слегка шевелятся от слабого ветерка и скрипят, и кажется, что вокруг живая, дышащая враждебная стена, и она вот-вот окончательно окружит и сомнет его. Тихо как на кладбище, или даже еще тише. Ни души. Звуки шагов гасит опавшая хвоя, даже листья не шелестят под ногами. Вот ведь паскудство — здесь бы и Захара как родного брата встретил…
Сырость обволакивала его, впитываясь во все открытые участки тела. Где-то через пару часов ходьбы Иван впервые почувствовал усталость.
Недалеко перед ним забрезжил слабый, едва осязаемый бледный свет и Иван ускорив шаг, вышел на поляну. Здесь гораздо светлее. Хоть и небо над головой все такое же грязно серое, без единого намека на солнечный свет. Голые, чахоточные березки на ней выглядят так, словно тайга просто выгнала этих сироток вон из своих мрачных темных владений. По поляне бежал слабенький ручей и здесь Иван решил сделать привал.
Глянул на часы — в пути он уже около четырех часов. Хорошо, что голова не болела.
Иван присел на большой черный камень, выпиравший изо мха и гниющей травы.
Еда Ивана была скудной. Разрезанный на тонкие слои шмат сала размером в кулак, пяток круто сваренных яиц, немного хлеба, соль, луковица, да заварка в кульке.
Иван наскоро отобедал яйцом и долькой сала. Запил из ручья. Надо было спешить. В этих краях темнеет рано. На Козлиной опушке стояла охотничья изба, используемая редкими охотниками, да и то лишь летом, и до нее оставалось еще несколько часов ходу, а надо было успеть до наступления темноты. В таких местах остаться на ночь в тайге — гиблое дело, а в такую погоду и если пойдет дождь — особенно, и идти ночью в лесу нельзя, здесь даже днем, чуть отошел от тропинки, потерял на какое то время ее — заблудишься, заплутаешь и никто не найдет вовеки веков. А на опушке можно отоспаться и рано поутру, при свете дня шагать домой дальше.
Поэтому, как ни ныли ноги у Ивана, он передохнул лишь минут десять и, собрав все после себя, отправился дальше.
Лес был все также безлюден. Словно не лес это, а пустыня с деревьями. Тих и мрачно торжественен. Голова не беспокоила. Но, от всего того, что произошло с ним за последние сутки, ныло на сердце. Налитые злобой и ненавистью глаза Захара. Необходимость тащиться через весь лес из-за несправедливости к нему остальных. А что он им сделал?! Жил, не лгал никому. Никого не обворовал. Не убил. Чужих жен не лапал. Никому дорогу по службе не перешел — как был простым инспектором, так и остался! За что?! За то, что долг исполнял?! Но разве за это можно так с ним?! Вот и этот сукин сын Захар увел лодку, а теперь ему, Ивану, целый день по сырой тайге идти на своих двух да с больной головой, а что если в обморок упадет, здесь в лесу?! Кто его подберет — куницы да волки?! Кто сюда, в эту пору, в здравом уме забредет?! Потеряется он здесь навеки — кто вспомнит?! А ведь человек он! Живая душа!
Иван вспомнил вдруг, как дергалось от какого-то внутреннего напряжения лицо Захара. Он вспомнил и глаза Захара — наполненные почти — что страхом. Значит, паскудство в характере тоже даром не проходит.
Иван сам, того не замечая, от горестных дум, нервничая и негодуя на весь белый свет, ускорил шаг. Время шло быстро и незаметно. Скоро и без того не яркое солнце должно было садиться, а он все еще шел по безмолвному царству леса, в окружении черно-зеленых елей и сосен. Кончались ельники, начинались мелкие березовые и дубовые рощицы, где было чуть посветлее из-за облетевшей листвы. Снова маленькие болотца. Маленькие да бездонные — попадешь туда, там и сгниешь! Тонкая паутина ручьев. Под деревьями прятались уже голые кустарники можжевельника, калины и волчьей ягоды, с последними, редкими сиротливо висящими желтыми листочками, или, наоборот или ярко красные кустарники рябины.
То ли от невеселых дум, то ли от холода, слегка стала болеть голова.
Очередная поляна.
Пару раз ему пришлось переправляться через ручьи, и теперь, в сапогах его хлюпала вода. Лес становился гуще, а рельеф — изрезанным, как лицо дряхлого старика морщинами: то вниз по овражку то вверх, по кустам и ельникам. И не сосчитать сколько раз. Темп упал. Снова лес. Сплошное месиво из деревьев. Здесь на тропке еще видно небо, но дальше, когда он вошел в сосновый лес — словно в туннель вошел — высоко над головой кроны, а глянешь по бокам сырая тьма с частоколом голых стволов. Кончился сосновый лес. Начался древний ельник. Вокруг черные деревья, как живые тянули к нему свои ветви — руки. Обнаженные части корней вьются под ногами как змеи. Ветви слегка шевелятся от слабого ветерка и скрипят, и кажется, что вокруг живая, дышащая враждебная стена, и она вот-вот окончательно окружит и сомнет его. Тихо как на кладбище, или даже еще тише. Ни души. Звуки шагов гасит опавшая хвоя, даже листья не шелестят под ногами. Вот ведь паскудство — здесь бы и Захара как родного брата встретил…
Сырость обволакивала его, впитываясь во все открытые участки тела. Где-то через пару часов ходьбы Иван впервые почувствовал усталость.
Недалеко перед ним забрезжил слабый, едва осязаемый бледный свет и Иван ускорив шаг, вышел на поляну. Здесь гораздо светлее. Хоть и небо над головой все такое же грязно серое, без единого намека на солнечный свет. Голые, чахоточные березки на ней выглядят так, словно тайга просто выгнала этих сироток вон из своих мрачных темных владений. По поляне бежал слабенький ручей и здесь Иван решил сделать привал.
Глянул на часы — в пути он уже около четырех часов. Хорошо, что голова не болела.
Иван присел на большой черный камень, выпиравший изо мха и гниющей травы.
Еда Ивана была скудной. Разрезанный на тонкие слои шмат сала размером в кулак, пяток круто сваренных яиц, немного хлеба, соль, луковица, да заварка в кульке.
Иван наскоро отобедал яйцом и долькой сала. Запил из ручья. Надо было спешить. В этих краях темнеет рано. На Козлиной опушке стояла охотничья изба, используемая редкими охотниками, да и то лишь летом, и до нее оставалось еще несколько часов ходу, а надо было успеть до наступления темноты. В таких местах остаться на ночь в тайге — гиблое дело, а в такую погоду и если пойдет дождь — особенно, и идти ночью в лесу нельзя, здесь даже днем, чуть отошел от тропинки, потерял на какое то время ее — заблудишься, заплутаешь и никто не найдет вовеки веков. А на опушке можно отоспаться и рано поутру, при свете дня шагать домой дальше.
Поэтому, как ни ныли ноги у Ивана, он передохнул лишь минут десять и, собрав все после себя, отправился дальше.
Лес был все также безлюден. Словно не лес это, а пустыня с деревьями. Тих и мрачно торжественен. Голова не беспокоила. Но, от всего того, что произошло с ним за последние сутки, ныло на сердце. Налитые злобой и ненавистью глаза Захара. Необходимость тащиться через весь лес из-за несправедливости к нему остальных. А что он им сделал?! Жил, не лгал никому. Никого не обворовал. Не убил. Чужих жен не лапал. Никому дорогу по службе не перешел — как был простым инспектором, так и остался! За что?! За то, что долг исполнял?! Но разве за это можно так с ним?! Вот и этот сукин сын Захар увел лодку, а теперь ему, Ивану, целый день по сырой тайге идти на своих двух да с больной головой, а что если в обморок упадет, здесь в лесу?! Кто его подберет — куницы да волки?! Кто сюда, в эту пору, в здравом уме забредет?! Потеряется он здесь навеки — кто вспомнит?! А ведь человек он! Живая душа!
Иван вспомнил вдруг, как дергалось от какого-то внутреннего напряжения лицо Захара. Он вспомнил и глаза Захара — наполненные почти — что страхом. Значит, паскудство в характере тоже даром не проходит.
Иван сам, того не замечая, от горестных дум, нервничая и негодуя на весь белый свет, ускорил шаг. Время шло быстро и незаметно. Скоро и без того не яркое солнце должно было садиться, а он все еще шел по безмолвному царству леса, в окружении черно-зеленых елей и сосен. Кончались ельники, начинались мелкие березовые и дубовые рощицы, где было чуть посветлее из-за облетевшей листвы. Снова маленькие болотца. Маленькие да бездонные — попадешь туда, там и сгниешь! Тонкая паутина ручьев. Под деревьями прятались уже голые кустарники можжевельника, калины и волчьей ягоды, с последними, редкими сиротливо висящими желтыми листочками, или, наоборот или ярко красные кустарники рябины.
То ли от невеселых дум, то ли от холода, слегка стала болеть голова.
Очередная поляна.
Страница
4 из 39
4 из 39
