Глиняный Орфей

Дальше, мимо тысячи мертвых рыбьих глаз, тускло отсвечивающих в слабом свете ламп.

Дальше, дальше, к еще большему кошмару.

Ибо вот они стоят у выхода из пещеры, все семеро, Глаз бьется в истерике света.

Конечно, его ждали.

Слова, которые должны были быть сказаны много веков назад, сейчас должны вернуться. Они ждали слишком долго, семь холодных силуэтов на фоне ночного моря, и теперь их голод бился в судорогах света, выплескивался наружу жадной музыкой Глаза.

«»Ловушка»», — мелькнуло где-то внутри.

Сестры просчитались.

То, что произошло, было Событием. А Событие пробудило Разум.

И Эрд Айнес бросился бежать по песку, задыхаясь, сплевывая желтые сгустки мокроты. Движения вырывали из забытья, приводили в действие цепочку жестоких мыслей.

Ловушка. Тщательно разработанный план. Он был умным лемом. Его подготавливали. Ему объясняли.

Старик на пирсе — он предупреждал об опасности или только еще больше интриговал загадочностью своей речи? Да и позволили бы Сестры ему разгуливать по Острову, если бы несчастный слепец, пусть и говоривший совершенно искренне, не был бы частью их дьявольского плана?

А Любопытствующий? Давайте немного поиграем в друга, да? Купим на сочувствие и сопереживание с легким изысканным привкусом дендизма?

И потом — отправим в самое пекло.

О, сначала тебе покажут нехороших лемов. Объяснят на доступных примерах, как плохо быть непослушным мальчиком и не слушаться Старших Сестер. Ну зачем же сопротивляться, глупое глиняное созданье, ты же не хочешь кончить, скармливая своих детей чудовищу из ночного кошмара?

Обработка. Чудеса ненавязчивой пропаганды. Конвейер по производству стихов из тел излишне любопытных лемов. Когда, интересно, эти сволочи заразили его болезнью, чтобы ослабить сознание и выпустить СЛОВА наружу?

А ты-то думал, ты умный. Радовался догадкам. Тешил себя иллюзиями, что можешь победить Высших с помощью жалких цепочек псевдонаучных выводов. А тебя же предупреждали насчет «»нелепых глиняных игрушек»».

Эрд Айнес дернулся в спазме отвращения.

Учитель… Предатель из предателей! Последняя остановка на конвейере в ад! Трех фраз он не может без архаизмов произнести, видите ли. Да на самом деле он просто готовил к словесному извержению. Настраивал на нужный лад. Ведь у Хаома Свадигера архаизмов полно. Да и у слышанного им лема — немало. То, что Эрд Айнес должен был сказать, должно иметь привкус старины. А сам он никогда допотопной литературой не занимался, вот и надо было освежить подавленное разумом. Вывести наружу словесный понос подсознания.

Эрд Айнес остановился, задыхаясь в гневе. Хорошо еще, что он не дал Учителю закончить монолог в том же стиле. Вот тогда бы точно спасения не было.

Город принял беглеца извечным сырым холодом своих стен. Крыши плакали грязной водой, заставляя сердце биться в такт нудному, обессиливающему ритму.

Сдайся… Веди… Веди на трон… Ты ничто, отнявшее у Бога частицу его славы и величия. Отдай же ее. Покорись, смертный. Склони голову перед волею созданий выше твоего жалкого разумения. Неужели ты не понял, что именно эта частица наполняла твою жизнь смыслом все эти годы. Тянула тебя к разгадке, к стихам твоего любимца, и дальше — на Остров. Что бы ты делал без нее, ничтожество? Так плати же за смысл, внесенный нами в твою жизнь.

Дождь кроет стены сеткой мокрых пятен. Серое свинцовое небо тянется далеко-далеко, к скрытой туманом вершине холма. Дома стоят холодными часовыми вечности, готовые вытянуться в карауле над твоей могилой. Мерный, бесцветный, унылый пейзаж, искушающий соблазном небытия. Спи крепко под стук капель, навеки грустный, навеки спокойный.

Эрд Айнес поднимает к лицу руки. Отросшие заостренные ногти делают пальцы еще длиннее, будто пытаются дотянуться до неба. Руки пахнут глиной. Он весь пахнет глиной. Что он ел все эти дни? Он не знает, не помнит, не имеет ни малейшего представления. Просто никогда не задумывался.

Господи, неужели…

Да, и он знал об этом. Его сны не были снами. По ночам темная душа Города овладевала им, и он бродил по улицам, скитался в гулком эхе подземных переходов, ел, с наслаждением ел сырую, желтую, мертвенно светящуюся массу.

Они владеют им с рождения и до смерти. Все эти мысли — тоже часть плана. Он овощ, который вырастили, сорвали, почистили и сейчас готовят себе на обед.

Свобода? Нет никакой свободы.

Вот они стоят снова.

Одежды развеваются на холодном ветру.

Это место создано для смерти.

Это мгновение — тоже.

Ты сам создан для смерти.

Умри.

Он хочет чувствовать ненависть. Ее нет. Странно, в этот миг он ощущает

любовь? Холодное созерцательное преклонение перед вечностью, запечатлевшейся в семи каменных, бледных, полных решимости и воли лицах?